Облизнув толстый палец, Игнат Саввич перелистнул испещрённую помарками и кляксами желтоватую страницу толстой тетради, и, вцепившись руками в разлапистые, густые, хотя и давно поседевшие бакенбарды, принялся читать, беззвучно шевеля губами. Полминуты спустя, сбившись глазами на кривых прыгающих строчках, он отпустил наконец волосье, начав водить по буквам пальцем с жёлтым, давно нестриженным длинным ногтем.
Поздняя осенняя муха, проснувшись не ко времени, принялась с громким жужжанием летать по кабинету. А чуть погодя, сочтя потный, выпуклый, лысеющий лоб управляющего достойным её аэродромом, с упорством, заслуживающим более достойного применения, принялась раз за разом совершать попытки приземлиться, отвлекая от работы.
Отмахнувшись раз, да другой, да третий, мужчина зачертыхался, опасно побагровел физиономией, после чего, ругаясь вполголоса вовсе уж безбожно, встал с удобного, хотя и изрядно вытертого кресла, принявшись гоняться за назойливым насекомым по кабинету, задевая округлыми боками массивную мебель.
Прибив наконец подлую тварь, промокнул потную, обильную физиономию смятым, влажным, не слишком уже чистым платком, валявшимся на столе. Не удовлетворившись этим, открыл нараспашку окно, впуская в кабинет сырой холодный воздух, напоённый поздними осенними ароматами деревенской жизни.
Остыв и продышавшись, Игнат Саввич не стал закрывать окно, с ненавистью покосившись на бумаги, лежащие на столе. Придавленные пресс-папье, они шевелятся, изгибаясь, будто пытаясь выбраться из-под тяжёлой фигурной бронзы, взлететь, улететь прочь, навстречу яркому, не по чину, осеннему солнцу.
– Вот же сатанинское отродье, – пробурчал мужчина, поминая убитое насекомое и всю эту дурацкую ситуацию разом, и тут же закрестился, бормоча короткую молитву и очищая ею рот от словесной грязи.
Вздохнув, снова уселся за стол, не спеша, впрочем, приниматься за работу и всячески затягивая время, то переставляя без нужды чернильницу, то поправляя вылинявшие, вытертые нарукавники с заплатками.
– Вот же тварь проклятая, прости Господи! – снова закрестился он, а после горестно подпёр бородатую физиономию кулаками, пригорюнившись и глядя в никуда.
Управляющий, не без веских на то оснований, считает себя человеком умным, но вот грамота, которую он освоил уже в зрелом возрасте, даётся ему тяжеленько. Чтение, да чтоб с полным пониманием читаного, это, прости Господи, мука мученическая! Много проще с косой от рассвета до заката, чем вот так вот, в кабинете, буковки разбирая.
– Мужик, сволочь, думает, что мне здесь легота, – подтягивая к себе бумаги, пробубнил он, давно уже не отождествляя себя с мужицким сословием.
