В один тёплый летний вечер юные Милава и Серый тайком устроились на сеновале соседа. Душистый аромат травы щекотал нос, а жестковатые стебли – босые ноги. Скинутые лапти небрежно валялись на полу. Заслышав скрип отворяемой двери, Мила и Серый с головой зарывались в свежее сено. Позже выныривали и едва сдерживали рвущийся наружу смех. Вытаскивали друг у друга застрявшие в волосах травинки. Серый крепко обнимал Милу и прижимался к её мягким губам, словно хотел нацеловаться впрок.
– Женишься, тогда и целуй сколько хочешь, – Мила отстранилась, шутливо погрозила пальцем. – Не медли, не то отец выдаст за старика.
– Женюсь. По вечерам ты при лучине будешь прясть, а я смотреть на тебя, – не остался в долгу Серый. Щёки Милы заалели.
С улицы доносились негромкие голоса и смех. Мычали коровы в ожидании вечерней дойки. В загоне изредка блеяли овцы. Свежий ветер залетал через неплотно закрытую дверь. Ворошил и без того взлохмаченные волосы.
Сосед – дед по состоянию души – Кощей с начала страды страдает бессонницей. Только закончилась весенняя, как началась летняя. Не успеешь и глазом моргнуть, осеняя уборочная – тут как тут. За всем нужен глаз да глаз. Не ровен час придётся самолично быть на работах, следя за батраками и наказывая за огрехи. Лето припасиха, зима прибериха. А нечестивая возня – в его-то – сене раздражала ещё больше.
Ко всему прочему, третьего дня ходил он к отцу Милы. С предложением, так сказать, руки и сердца.
– Девка она ладная крепкая, к работе приучена с лет малых, – обрадовался купец, что нашёлся достойный жених.
Рассмеялась в лицо незадачливому жениху Мила, вихрем умчалась из избы. Только дверь хлопнула. Разозлился отец. Осерчал Кошей, совсем сна лишился. А тут эти бесстыдники на его сеновале утехам плотским предаваться вздумали.
Подумал Кошей да и пошёл домового кликать. Ванька – домовой строптивый. С норовом, языком дурным да глазом. На кривой козе не подъедешь.
Взял было кнут Кощей, но передумал, положил на лавку и полез в ларь за пряником печатным. Сдул пыль с него, разломил с усилием и покрошил крупно в плошку с молоком снятым. Надо задабривать.
– Выходи давай, бездельник, – рыкнул Кощей. – Дело есть.
Зашуршало, загремело за печкой. Завыло глухо в печной трубе. Из-под подпечья вылез заспанный домовой. Рубаха помята, на носу сажа, в волосах паутина.
Недобро зыркнул на Кощея:
– Чего надо?
– Ах, ты тунеядец эдакий, – пуще прежнего взвился на него Кощей. – Что ты за домовой? В углах паутина, в мисках плесень.
Ванька задумчиво опустил глаза, макнул палец в плошку.
