Борис проснулся от собственного крика. Он был мокрым, дрожал как лист на ветру, его грудь вздымалась в тщетных попытках протолкнуть больше воздуха в легкие. Рот был сух, как Каракумы. Боря с трудом набрал и проглотил вязкую слюну.
Он медленно сел, свесил ноги со слегка продавленного дивана. Его окружали выцветшие стены дешевой гостиницы. Центр Белячинска уже вовсю деловито шумел за щелястыми окнами. Люди в спешке добирались на работу.
– Проклятье, – подумал Борис. – Опять проспал!
Это повторялось уже третий день. Годами не было подобного, чтоб Одинцов по приезду пропустил утреннюю встречу на заводе. Лучший продавец, коммивояжер “от Бога”. Борис криво улыбнулся. Это уже в прошлом, по всему выходит. Скоро его наберет директор и устроит головомойку. Роман Олегович возлагал большие надежды на эту встречу, заводчане наверняка пожалуются на Бориса.
Он вздрогнул. Щетка, полная пены из зубной пасты, упала в раковину, как ни пытался он ее удержать. Смартфон разрывался от “Имперского марша”. Это мог быть только Локинцев, звонил из их родного Елизаветбурга. Чертыхаясь, Боря кинулся в комнату, застегивая дрожащими руками пуговицы на рубашке.
У него все замирало внутри от ощущения катастрофы, но ужаснее всего было воспоминание ночного видения со смертельно бледным, каким-то нечеловеческим лицом, чьи черты он никак не мог воспроизвести в памяти. Это лицо приходило к Боре третью ночь подряд в самых больших кошмарах со времен далекого детства.
– Одинцов! Вас вызывает Роман Олегович, – проговорил в трубке вечно недовольный голосок секретарши Леночки.
Борис внутренне готовился услышать клокочущий от гнева, но как всегда вкрадчивый и многозначительный голос Локинцева, а перед его внутренним взором все стояло смертельно бледное лицо с нечеловечески огромными блестящими глазами, острыми почти как у вампира из комиксов ушами. И оно повторяло замогильным глубоким голосом, как и все эти полные кошмаров ночи:
– Ты… ты сам это выбрал! Ты в этом виноват!
***
По блестящим одеждам младшего Сына медленно растекалось ярко алое пятно. Шум внезапно стих. Многочисленные трэллы стояли потерянные, странно молчаливые. Богато одетые гости также утихли, многие все еще держали в руках странные бокалы с напитками всевозможных оттенков. Кое-кто уронил свой сосуд, отчего в потоках воздуха уже растекались сладковатые ароматы амброзии и сурицы.
Один перевел взгляд единственного глаза на понурого Хёда, стоящего чуть поодаль. В ослабевшей руке он все также держал гиперлук Мистилтейн, потрескивающий голубоватой силовой тетивой. Всеотец скрипнул зубами. Он вспомнил, что сам подарил эту игрушку подслеповатому среднему Сыну, в надежде, что тот никогда ею не воспользуется, но ради иллюзии того, что он также полезен как воин и защитник Семьи и девяти Миров.
