Глава 1, в которой происходит нечто, не поддающееся классификации, кроме как лингвистической.
В здании суда, пахнущем старым паркетом, пылью томов Уголовного кодекса и несбывшимися надеждами, царила особая, напряженная тишина. Та самая, что бывает перед взрывом. Взрывом смеха, ярости или просто разума.
На скамье подсудимых восседал, а не сидел, именно восседал, врач-реаниматолог Фильчук Стас Дарович. Человек с лицом разгневанного архангела и руками, привыкшими вырывать души из цепких лап танатоса. Сегодня же этими руками он размахивал так, будто пытался отогнать рой невидимых, но навязчивых пчел. Его обвиняли в том, в чем он, скорее всего, был виновен: угрозы расправы, клевета и нанесение легких телесных повреждений депутату местного совета, который, по мнению Фильчука, «идиотски распределял бюджет, обрекая его отделение на голодную смерть».
Но это было цветочками. Ягодки, ядовитые и сочные, созрели прямо здесь, в зале суда, когда Фильчук, выслушав показания свидетеля, вскочил и, тыча пальцем в направлении потерпевшего, протрубил на весь зал:
– Да вы, ваша высокопарность, не депутат, а обыкновенный гомосексуалист с клинической шизофренией и маниакальной тягой к воровству! Вы – профессиональный идиот!
Зал замер. Секретарь выронила ручку. Судья поперхнулся водой. Адвокат Фильчука тихо и беззвучно постучал лбом о деревянную столешницу.
И вот тут на сцену вышел Он. Прокурор с именем, которое родилось, должно быть, в пьяном угаре у стен ЗАГСа после прочтения медицинской энциклопедии и криминальной хроники – Шпидович Энурез Максакович.
Энурез Максакович был мужчиной с телом борца сумо и душой капризного лингвиста. Он обожал слова. Не их смысл, а их оболочку, их звучность, их способность выстраиваться в такие формации, перед которыми пасовала любая логика. Он был тем самым прокурором, который мог обвинить кого угодно в чем угодно, оперируя такими терминами, что оппоненты чувствовали себя на семинаре по квантовой филологии.
Шпидович медленно поднялся, поправил мантию, которая сидела на нем с некоторым напряжением, словно боялась лопнуть, и испустил вздох, полный трагического величия.
– Уважаемый суд, – начал он голосом, напоминающим скрип несмазанной двери в библиотеке, – то, что мы только что услышали, не может быть квалифицировано как оскорбление или клевета. Прошу вынести эти ремарки в протокол под рубрикой «Экспериментальная лингвистическая практика».
Судья, гражданин Судьбинский Аристарх Поликарпович, с лицом, вытянувшимся от изумления, уронил:
– Прошу прощения, товарищ прокурор? Лингвистическая практика?
