Я не могу сказать, что смерть соседа Валерия Степановича вызвала во мне какую-то особую скорбь. Ну умер и умер. Его ненавидела вся парадная: он кидался картошкой с балкона, вызывал участкового, если у кого-то слишком громко урчал пылесос, и однажды написал на моей входной двери «СТЕРВА». Причём красной помадой. Моей. Он стащил её с сушилки, гад.
Но на следующий день после его кончины я проснулась от дьявольского шороха. Это был мой кот Пломбир – рыжий клоун с мордой, как у министра культуры в отставке. Он выл. Не мяукал, не пищал – именно выл. Как будто зачитывал завещание.
А когда я вышла на кухню, чтобы разобраться, что за утренний кошмар, то увидела их.
Тапки.
Тапки Валерия Степановича. Вонючие, с заплатками, и с какой-то облупившейся надписью типа “Only the brave”.
– Это не смешно, Пломбир, – пробормотала я, уставившись на них, как на ядерную боеголовку. – Он умер. Его тапки должны быть в раю для тапок. Или хотя бы на помойке.
Пломбир фыркнул, подполз к тапкам, понюхал – и… зарычал. Да так, что я поперхнулась кофе.
– Ты что, видишь в них призрака?! Или это запах смерти?!
Я подняла один тапок, ожидая, что из него выпадет либо призрачная куриная кость, либо квитанция из Ада. Но внутри было… что-то мягкое. Я достала это «что-то» двумя пальцами. Это оказался вязаный ёжик. Маленький. С пуговками вместо глаз. И… кровавым пятном на пузе.
– Ты что, издеваешься?! – рявкнула я на потолок. – Это уже не детектив, это чёртова Игрушечная резня на улице Весёлой!
Когда-то, пару месяцев назад, я заикнулась, что неплохо бы в доме установить домофон. Валерий Степанович подпер свою дверь стулом, выглянул, как Гэндальф на пенсии, и заорал:
– Домофон – это американский заговор! Через него мозги жарят! Мне микроволновка два года подло звенит – я знаю, как они действуют!
И вот после этой фразы в коридоре раздался пронзительный голос:
– Мочить всех! Мочить ВСЕХ!
Это был его попугай. Жорик. Большой, нахальный и, по слухам, когда-то принадлежавший одному отставному майору.
С тех пор, когда я слышу «мочить всех», у меня случается нервный тик и отскакивает глаз от туши.
А Пломбир влюбился. В Жорика. С первого визга.
Он караулил под дверью Степановича, пытался пролезть в вентиляцию, однажды даже притащил из помойки цветок в горшке. Видимо, романтический жест. Попугай же, в ответ, орал:
– Фиг тебе, лохматый!
Но, судя по мимике кота, это только подогревало страсть.
Теперь вот тапки. Ёж с кровью.
И что самое странное – тапки были абсолютно сухие. Чистые, как будто кто-то постирал их, накрахмалил и положил аккурат на мой коврик у двери.
