Я уверена, что именно безвременная кончина Керри Фишер, исполнительницы роли Леи, заставила авторов трилогии сиквелов ЗВ отказаться от наиболее логичных сюжетных ходов, которые прямо-таки напрашивались в качестве завершения саги.
В моем варианте Лея является центральным персонажем. Хотя «эфирного времени» у нее не так много, как у других, мотивы и действия остальных героев вращаются вокруг нее и подчинены ей.
Что касается главного антагониста, то и он в моем варианте более естественный и логичный. Бесконечное усиление, вплоть до абсурда, могущества образа зла, которое наблюдается в каноне, в итоге лишает зрителя всякой возможности понимать и сопереживать как ему, так и победившим его героям. Ведь на самом деле, самое страшное зло – это то, которое творится под видом добра и верит, что оно и есть добро.
Садилось солнце. Дети пастухов, отправленные родителями на ночной выпас конургов, уже стреножили своих клыкастых подопечных и расположились вокруг костра, готовясь предаться своему любимому занятию – послушать истории седого одноглазого пастуха, которых тот знал великое множество.
Как всегда, он не заставил себя долго уговаривать и, как только зажглись первые звезды, начал свой неторопливый рассказ. Он рассказывал им о последних джедаях и ситхах, о Первом Ордене и Сопротивлении, об отступнике Кайло Рене и о девушке Рэй, в которую тот был влюблен. Закончив всеми любимую историю о битве на Крэйт, рассказчик замолчал и принялся шевелить угли в костре.
– А что стало с Кайло Реном потом? Когда повстанцы улетели на «Соколе»?
Они уже не раз слышали этот рассказ, но хотели послушать снова. Одноглазый продолжил:
– Он недолго правил Первым Орденом. В тот день, когда его мать и Рэй ускользнули, а последнее напоминание об отце испарилось в сомкнутом кулаке, что-то надломилось в его душе, и трещина становилась все глубже. Он еще вернулся в Ставку, и даже участвовал в нескольких сражениях, собирал генералов, отдавал какие-то распоряжения. Но все вокруг чувствовали, что он уже не тот, что раньше, и что в мыслях он далеко отсюда.
Иногда он проводил часы за своим председательским местом, не проронив ни слова. Подчиненные за его спиной перешептывались, и он знал, о чем. Он рассеянно слушал доклады, мало во что вникал и обычно со всеми соглашался, лишь бы поскорей уйти в себя. На место прежней вспыльчивой энергичности пришла отрешенная задумчивость. Даже не задумчивость, нет: временами он как будто вообще ни о чем не думал. Или, вернее, застывал в одной, до конца и не додуманной мысли. Она ему не давалась, а он не мог забыть о ней, или даже нарочно держался за нее, боясь потерять.