Лео Бонарт верил в чистоту. Не в чистоту души, что воспевают в соборах и на проповеди – эту сладкую ложь он оставил бродячим монахам и плачущим вдовам. Он верил в чистоту стали, не замутненной ржавчиной и кровью, в чистоту сделки, не обремененной долгом, и в чистоту смерти, без лишних мук. Ветер Эббинга впивался в щёки стальными иглами, вымораживая слёзы, что тут же кристаллизовались в уголках глаз. Слюна на губах леденела коркой. Неважно, царила ли в долине бесплодная зима или душное лето, – этот ветер норовил пробраться под кожу, до самых костей, и оставить там ледяной отпечаток. Бонарт стоял на смотровой башне, и обледеневшие перила под рукой напоминали замёрзшие кости дезертиров, найденные в горах расщелинах – чистые, ясные, понятные. Лео, тогда ещё не догадывался, этот ветер и есть его будущая душа – холодный, пронизывающий и стерильно-бесчувственный.
Внизу, за частоколом из заострённых брёвен, крыши деревень угадывались в сером мареве, словно струпья на замёрзшем теле земли. Ещё дальше сливаясь с низким небом темнел лес, древний, равнодушный и безмолвный как вселенная до творения. Смена тянулась вечность, а мысли стекали медленно, как смола из соснового надреза. Стоя на посту в этот безвременный час, странно было думать, что ему всего двадцать лет. Война стала единственной колыбелью. Лео не знал иной жизни, кроме солдатской. Дисциплина, долг, верность присяге – эти понятия высечены в его сознании глубже любых заповедей на храмовых скрижалях.
– Эй, Лео! Сменишь, когда солнце сядет? Или опять будешь стоять, как соломенное пугало, пока нос не отмёрзнет? Слышишь, кастрированный мерин?
Лео обернулся. Шпичичек, этот прыщавый отпрыск городских трущоб, ухмылялся, выставляя напоказ редкий частокол кривых жёлтых зубов. Его пальцы, похожие на бледных беспокойных червей, теребили пряжку на поясе. От него несло потом, прокисшим пивом и подвальной сыростью – запахом всего того низменного мира, что ютился в тени крепостных стен. Лео сгрёб снег с перил, слепил ком и раздавил в онемевшей ладони. Лёд впился в кожу, тысячами крошечных игл, но Лео лишь слегка стиснул челюсть. Он представил, как с той же лёгкостью может раздавить гортань Шпичичека. Хруст хрящей. Неожиданная теплота крови.
– Твоя задница будет в тепле, пока я мёрзну, – голос Лео звучал ровно, хотя в горле стоял едкий ком ярости, словно проглотил горячую золу. Хотелось плюнуть Шпичичеку в ухмыляющуюся рожу. На языке выступил привкус железа – тот, что бывает перед дракой.
Шпичичек расплылся в ещё более грязной ухмылке. – Ах, Лео, Лео… Тебе бы поучиться у меня жизни. Пока ты тут леденеешь, я знаю, где подзаработать, не горбатясь на нашего достопочтенного капитана. Но ты слишком правильный для такого дела. – Он подмигнул. – Вот, к примеру, одна девчонка из Нижней Вельды платит за защиту. И не только звонкой монетой. Он сделал непристойный жест, и Лео представил, как эти червеобразные пальцы тычутся в чью-то бледную кожу. К горлу подкатила тошнота, кислая и знакомая.
