Архивы Института Внеземной Лингвистики в три часа ночи пахли тлением и надеждой. Запах был сложный: пыль веков, смешанная с озоном работающих серверов, горьковатый аромат переплетного клея и сладковатое дыхание плесени, подтачивающей папки с ксилографическими оттисками с Денеба-Пять. Именно в этом часу, когда даже призраки ученых, якобы бродившие по коридорам, засыпали, доктор Леонид Орлов чувствовал себя наиболее живым.
Его кабинет был похож на логово библиомана-шизофреника. Стеллажи, подпирающие потолок, ломились от фолиантов, табличек, свитков и голографических проекторов. На одном столе лежала глиняная табличка с клинописью шумеров, на соседнем – синеватый кристалл с пульсирующими в глубине значками расы аа'рон. Орлов был не просто лингвистом; он был криптографом, детективом, бредущим по следам умерших цивилизаций. Его специализацией, его навязчивой идеей был Ксиланский Корпус – наследие расы, исчезнувшей за миллион лет до того, как первая обезьяна спустилась с дерева.
Ксилане не оставили скелетов, городов или утвари. Они оставили слова. Сотни тысяч идеально отполированных черных дисков, покрытых спиралями из микроскопических символов. Символов, которые десятилетия сопротивлялись всем попыткам расшифровки. Их называли «Последним Языком», и для Леонида Орлова они были Святым Граалем.
Сегодняшняя ночь ничем не отличалась от сотен предыдущих. Он сидел за своим основным терминалом, в очках дополненной реальности, которые проецировали на его сетчатку бесчисленные слои анализа. На столе перед ним лежал диск, условно обозначенный как «КС-782». Его личный белый китаец.
– Нет, – прошептал он, стирая ладонью пот со лба. – Не «источник света». Не «путь». Не «река».
Он перебирал возможные значения базового символа, напоминающего трезубец, скрещенный с ДНК. Все известные ему лингвистические модели давали сбой. Грамматика ксилан, если она там была, не подчинялась никакой человеческой логике. Не было понятий подлежащего и сказуемого, не было времен, не было падежей. Были только потоки символов, сливающиеся, расходящиеся, образующие странные узоры, которые мозг инстинктивно пытался прочитать как текст, но которые ускользали, как вода сквозь пальцы.
Отчаяние начало подбираться к горлу, холодное и знакомое. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. За вековой пылью архива ему чудился другой запах – запах больничного антисептика. Липы, цветущей за окном палаты. Слабый голос отца, филолога-классика, читающего ему на ночь не сказки, а «Илиаду» в оригинале.
