В ту минуту, когда ко мне подошел Томас Хаткинс, я читал статью о самом себе.
Сначала о статье. Плохо быть знаменитостью. Потому что о тебе пишут.
А калифом на час быть еще хуже. Потому что о тебе пишут торопливо, а значит, небрежно и с ошибками. То, что я стал публицистом года в рейтинге журналистов галактической квалификации, не дало мне ничего.
Совсем наоборот: давал я – бесчисленные интервью коллегам. Интервью, которые потом перевирались и комментировались так, что на лихого парня Дэниела Рочерса, то есть на меня, нападали приступы жесточайшей икоты по нескольку раз в день и даже ночью.
Когда возле моего редакционного стола возник Хаткинс, я уже пять минут смотрел на одну газетную фразу. «Журналист Рочерс – тот человек, который не обращает внимания на пустяки…» Смотрел и пытался понять: как же это меня характеризует? Как тихого психа, как толстокожего громилу или как терпимейшего из святош? Чтобы ответить на вопрос, мне нужно было хотя бы бегло ознакомиться со списком пустяков, на которые я не обращаю внимания. Но списка такого автор статьи не давал…
– Вас можно побеспокоить, Дэниел?
Я поднял глаза и незаметно вздохнул. Томас Хаткинс, сотрудник отдела городских новостей. Как всегда – жалкий, виноватый и никому ненужный тип.
Мне было совершенно не до него. В комнате стояла ужасная духота, кондиционеры редакции не справлялись с полуденной жарой. Работа над очерком о снежных пустынях планеты Мороз в таких условиях, естественно, не шла. И Хаткинс никак не мог мне в этом затруднении помочь. Уж он-то – точно. Но если и есть пустяки, на которые я не обращаю внимания, то в их списке никогда не стояло слово «коллега».
Каким бы пустяковым человеком этот коллега ни был.
– Да-да, – я заставил себя приветливо улыбнуться Хаткинсу и выдвинул из-под стола свободный стул. – Садитесь!
Его настороженно-виноватый взгляд из-под стекол жалких кругленьких очечков стал благодарно-виноватым, а кислая физиономия пожилого неудачника растянулась в робкой улыбке. Он сел на краешек стула и нервически потрогал засаленные лацканы потрепанного пиджака.
Я старался не смотреть на него. При виде Хаткинса я всегда испытывал непонятное неудобство. Наверно, это было что-то сродни чувству вины перед ним – за свое сравнительное благополучие и более молодые годы, за свой более высокий, нежели у Хаткинса, статус журналиста-межпланетника, за то, что у меня есть коронный удар правой, а он, наверно, и муху-то с себя достойно согнать не может… Ну, и так далее.
Хаткинс был самым невзрачным и самым неинтересным человеком в редакции.
