Пролог.
Дом, где звезда поёт во сне
В тропическом воздухе, насыщенном солью и прелым дыханием мангровых рощ, стоял дом, что был построен так давно, что никто уже не помнил имени мастера, соорудившего его стены из кораллового камня, впитавшего в себя столько влаги и ветров, что сам дом казался живым существом, с дыханием, с пульсом, с памятью, которую невозможно было стереть, и в его закопчённых углах, там, где тени прятались в складках, а свет казался размытым и усталым, жила мелодия, не имевшая слов, лишь протяжное, тонкое пение, которое все называли песнью звезды, хотя никто не знал, какая именно звезда спускалась по ночам к их крыше и засыпала дом своим дыханием.
Дом был полон запахов – тяжёлого, сладкого аромата спелых гуав, пронзительной горечи кофейных зёрен, сохнущих на глиняных плитах, и тёплого, влажного запаха разогретой дождём земли, которая никогда не успевала высохнуть до конца, потому что дождь здесь приходил без предупреждения, скатывался по склонам, срывался с пальм, и казалось, что сами облака, усталые и сонные, находят себе пристанище на чердаке, там, где под глиняной черепицей жили летучие мыши и невидимые пауки, прядшие свою незримую музыку.
Те, кто входил в этот дом, слышали тихое эхо, иное, чем в других домах: оно не повторяло голоса пришедших, а словно отвечало им, чуть приглушённым напевом, и если человек задерживался, если оставался на ночь, он мог различить сквозь сон, как между балками перекрытий разливается тонкая, серебристая вибрация, будто кто-то огромный и прозрачный проводил пальцами по струнам, натянутым через небеса, и эта музыка проникала под кожу, смешивалась с кровью, заставляла сердце биться неровно, и сны становились вязкими, долгими, наполненными светящимися предметами, которые нельзя было удержать.
Старики говорили, что дом был построен на месте, где упала звезда, и что внутри фундамента до сих пор хранится её пепел, поэтому стены иногда светятся изнутри, особенно в сезон полнолуний, когда ночное небо кажется низким, а луна, дрожащая в воде колодца, напоминает огромное око, следящее за всеми, кто осмеливается нарушить тишину. В детстве, когда я приходила туда с матерью, мне казалось, что каждая трещина в камне шепчет, что каждая доска помнит шаги давно умерших людей, и я боялась дотронуться до стен, чтобы не услышать чужих историй, но мать улыбалась и говорила, что дом любит меня, потому что я умею слушать.
По вечерам, когда жара уступала место влажному дыханию ночи, соседи собирались на крыльце, пили горький ром из деревянных кружек, и, щурясь, глядели на темнеющее небо, где над крышей дома то и дело вспыхивала одна и та же звезда, не самая яркая, но всегда чуть крупнее других, и она казалась живой, будто дышала, и когда её свет соскальзывал по обветренным стенам, дом начинал петь. Этот звук не слышали уши, он ощущался телом: в груди появлялась дрожь, как от приближения грозы, в руках тянуло жилы, словно в них переливалась серебристая жидкость, и даже самые молчаливые старухи не могли уснуть, пока песнь не стихала, а дети плакали или смеялись во сне, не понимая, что с ними происходит.
