Алексей Крылов сидел неподвижно перед многомерной проекцией данных, слабо мерцающей в полумраке подземной лаборатории. Сложное переплетение волнистых линий, представляющих сигнатуры гравитационных волн, казалось, пульсировало в такт с его сердцебиением. Международная обсерватория гравитационных волн, погребенная глубоко в вечной мерзлоте сибирской тайги, была самым тихим местом на планете – или должна была быть таковым.
Но Вселенная никогда не бывает по-настоящему тихой.
– Снова проявляется, – пробормотал он, потянувшись к сенсорному интерфейсу и увеличивая фрагмент трехмерного графика. – Тот же самый паттерн.
Над головой, в почти двух километрах массивной породы, бушевала февральская метель, но здесь, в тщательно изолированном комплексе МОГВ, царила неестественная тишина. Тишина, необходимая для того, чтобы уловить тончайшие колебания пространства-времени, создаваемые космическими катаклизмами, происходящими в миллиардах световых лет от Земли.
Алексей потер покрасневшие глаза. Его отражение в черной поверхности неактивной голографической панели выглядело призрачным – бледное лицо с впалыми щеками, обрамленное растрепанными темными волосами, в которых уже проступала седина, несмотря на его тридцать восемь лет. Последние три недели он спал не больше четырех часов в сутки, одержимый этими странными повторяющимися паттернами в данных.
Паттернами, которые, по всем законам физики, не должны были существовать.
– Система, воспроизведи последовательность GWE-2043-29B через звуковой интерфейс, – скомандовал Алексей.
"Сонификация активирована," ответил мягкий женский голос искусственного интеллекта обсерватории. "Воспроизведение с замедлением в 10^22 раз."
Лаборатория заполнилась странной, неземной мелодией. Слияние черных дыр, преобразованное в звук, обычно напоминало короткий, глубокий удар гонга, за которым следовало возрастающее по частоте "чириканье". Но в этой последовательности было нечто большее – тонкие вариации, микроскопические модуляции в стандартном паттерне. Если бы Алексей не провел последние пятнадцать лет, изучая эти сигналы, он никогда бы не заметил разницы.
"Элли заметила бы," подумал он с болезненным укусом знакомой тоски.
Элеонора. Он редко произносил ее полное имя даже мысленно. Пять лет прошло с тех пор, как она погибла, но воспоминания все еще обжигали, словно открытая рана. Его жена, блестящий композитор, обладала тем, что она в шутку называла "абсолютным вселенским слухом" – сверхъестественной способностью находить структуру и гармонию в самых хаотичных звуках.
