В имении Павловых снова произошел нешуточный переполох. Стены с гобеленовыми обоями, на которых среди деревьев прятались олени и цесарки, сотрясало канонадой женских голосов с самого утра, и казалось, что лес оживет, да и повалит с фактурных полотен в комнаты, сбегая от шума и словесных оборотов, витиеватости которых можно было только позавидовать. Голоса переругивались и бранились, разве что тарелки не свистели над головами, и только кресло, примостившееся в углу гостиной, сохраняло невозмутимость, как и спокойная, умудренная тень, притомившаяся за газетой.
– Что у вас там? Никак опять у Джоанны струны перекрутились? – донесся басистый голос.
То был хозяин имения, Павлов Павел Михайлович, человек образованный и тяготеющий к разного рода премудростям, с черепашьим нравом и повадками ужа. Весь сыр-бор происходил из-за сборов Джоанны, его милой дочери, в гимназию после непродолжительной отлучки домой. «Э как, совсем еще девчонка, а уже отправилась в увольнение!» Павел никогда не мечтал о сыне, решил уйти от порядков, которые исповедовал его отец и многие до него, и ничуть не пожалел, ведь судьба подарила ему настоящее чудо. Но шутить порою хотелось, и, если бы было возможным спровадить дочь в армию, он бы сделал это, хоть на годок, ради укрепления дисциплины, а с ней в придачу и жену пристроить ротным командиром – иначе не объяснить, почему каждая их стычка оборачивается настоящей баталией.
– Пустяки, Павел, пустяки!
Павел выправил заломы на газете и спрятался за ее раскинутыми крыльями. Его жена, Василиса, по долгу матери была более сведуща в инструменте дочери, к тому же она была влюблена в фортепиано и бряцала на нем день ото дня на любительском уровне, лишь иногда впуская в дом отрожденную инструменталистку, чтобы приобщиться к магии клавишных переливов.
– Глаша, поди сюда! – зычный и знойный голос прорезался, как зуб мудрости: резко и зло, сковырнув десну и пустив кровь. Так госпожа Павлова, Василиса Владимировна, подзывала к себе служанку. – Скорее! Ну!
Отлегло от музицирующего сердца, Джоанна обратила лицо к потолку и закрыла глаза.
– Щипцы неси, неси!
Очень она боялась настройщика и всякий раз радовалась, когда матушка обходилась без его услуг. Джоан боялась его, большого коренастого мужчину с натруженными мохнатыми руками и мозолистыми пальцами, который и вправду был мастером своего дела, но оголяться перед ним было до тошноты мерзко, пусть вместо молочной мягкости у нее были скупо намеченные струнами вершки. Хотелось бы, чтобы настройщицей была женщина, да только им, даже самым умелым, не дозволяли ходить по домам. Могли бросить учение, как объедки, а после запереть дома или превратить в лекаршу-гувернантку, обхаживающую только одно музыкальное сердце. Везло немногим. Глаша, находящаяся у Павловых во служении, была обычной девушкой без особых знаний, но с добрым и покладистым нравом и немного детским характером, за что ее и полюбили.
