Мириван возвращался домой с пустыми руками. Вот уже трижды по десять солнц, как его копьё не знало добычи. Он видел следы зверья, но вместо оленя или кабана Мириван находил лишь заросли раскинувшего ветвистые лапы папоротника.
Сердце ныло от мысли, с какой надеждой в глазах выйдет Вайанка встречать его с охоты. И как эта надежда будет гаснуть с каждым шагом навстречу.
Шаман без устали бил в бубен, пел и танцевал в забытьи вокруг костра, приносил подношения. Но полноводные реки не даровали рыбы, леса не делились зверем. Даже земля, тёмная и рыхлая, не приносила больше даров. Духи карали их племя? Отводили взор охотников от добычи и наполняли руки слабостью? Никто не знал ответа. Каждое утро в племени начиналось с подношений, и каждый закат люди провожали с клубящимся страхом в душе.
Вечером, сидя у огня в землянке, Мириван жевал нехитрый ужин: сушёная рыба из запасов с тучных времён и горсть кислых ягод. Вайанка чудом углядела их, когда обходила лес.
Жена сидела рядом, с женской работой на коленях и пела. И Миривану казалось, что голос её, мягкий, как трава по весне, грел сердце больше, чем жаркий очаг. Руки жены истончились, словно высохшие от лишений. Под глазами темнели круги, и вся она казалась поникшей, как вырванный из земли цветок.
Мириван вздохнул, и сердце затопило смолистой тоской. Искра боли и отчаяния – и в душе Миривана разгорелось пламя. Его Вайанка не будет голодать. Он вернётся в тайгу, он будет бродить столько солнц и лун, сколько пожелают духи, но он найдёт добычу и прокормит семью и племя.
