Подвал «Декор» не имел ничего общего с украшениями. Когда-то здесь торговали пластиковыми шторами и ковриками, дешёвым хламом для кухонь. Теперь это была дыра. Сырой бетон с пятнами плесени, облупившаяся краска, лампы на проводах, которые висели так низко, будто их готовили к казни. От стен тянуло холодом, как от морга. Воздух был тяжёлый; даже крысы обходили это место. Марк вдруг вспомнил запах сырой земли после дождя – и от этого контраст с липкой тьмой бил сильнее.
Марк сидел на ящике из-под патронов. Сухой, сутулый, с лицом, где не осталось ни капли удивления. Перед ним – прибор, собранный из рации, старого кардиографа и целой горы проводов. Он бил по нему кулаком. Стук был тяжёлый, как удар по собственным рёбрам.
– Ну же, сука, оживай, – выдохнул он. Голос прокуренный, сиплый. В нём не было надежды, только привычка.
Экран мигнул, выдал зубчатую линию и тут же погас. Как дыхание умирающего.
– Опять твой патефон дохнет? – хрипло бросил Игорь.
Он сидел на перевёрнутой батарее и точил свой обрез напильником. Делал это с таким упорством, будто готовил когти не себе, а самому дьяволу. Металлический визг резал тишину.
Марк не поднял головы:
– Замолкни.
– А чё, может, у Фонда возьмём новый? – ухмыльнулся Игорь, блеснув зубами. – У них там, небось, целый склад.
Марк рявкнул:
– Они не «Всё для охоты». За чих спишут в расход. Как того усатого клоуна в пиццерии.
Игорь фыркнул, хотел вставить колкость, но не решился. В воздухе повисла та тишина, которую лучше не трогать.
Лика сидела у ведра с протечкой. Вода капала редкими ударами, и каждый звук отзывался в подвале эхом. На её коленях лежал тесак из рессоры «Волги». Она не просто чистила его – будто рожала заново. Острым скальпелем снимала заусенцы, затем брала банку с густой чёрной жидкостью. Кровь. Старая, тягучая. От неё тянуло медью и чем-то птичьим, мёртвым.
Игорь морщился, но молчал. Лика водила пальцем по лезвию с таким спокойствием, будто готовила инструмент хирурга. Вид у неё был не бойца и не врача, а мясника, который слишком привык к своей работе.
Подвал жил своим хламом. В углу – стопка газет с жирными пятнами, рядом – детская коляска без колёс, в которой лежали патроны. На гвозде висел армейский бушлат, из кармана торчала банка консервов. На столе – пустая бутылка из-под антисептика, в ней стояла свеча. Всё – найденное, ворованное, выменянное. Они называли это «уютом».
Экран прибора вспыхнул. Линия пошла ровная, пульсирующая, как сердце, едва державшееся за жизнь.
Марк выдохнул:
– Есть. След. Шептун. Слабый. Квартал отсюда.
