Глава 1: Детство изобретателя
Дождь бил по жестяной крыше мастерской Вернов тысячей невидимых молотков, отчаянно пытавшихся пробить тонкий металл насквозь. Каждый удар отдавался глухим эхом в закопченных углах, сливаясь в монотонный, вездесущий грохот. По единственному заляпанному копотью окну стекали мутные ручьи, выписывая на стекле причудливые, извилистые карты неведомых земель сквозь толстый слой фабричной сажи. Внутри витал густой, почти осязаемый коктейль запахов: едкая гарь от недавно потухшей паяльной лампы, терпкая острота машинного масла, въевшегося в деревянные половицы, и вездесущая, сладковатая вонь раскаленного металла. В этом индустриальном аду, среди хаотичного нагромождения инструментов, коробок с запчастями и причудливых полуразобранных механизмов, сидел, поджав под себя худенькие ноги, десятилетний Элиас Верн.
Пол под ним был усыпан металлической стружкой, блестевшей в тусклом свете керосиновой лампы, как осколки холодных звезд. Перед ним, подобно священному артефакту, извлеченному из руин древней цивилизации, лежал разобранный на мельчайшие детали паровой привод от старого ткацкого станка «Лоренхейм-7». Подарок. Награда за первое место на городской олимпиаде по арифметике. Для отца, Гаррета Верна, инженера третьего разряда армейских мастерских, это была списанная пять лет назад рухлядь, едва стоящая ломаного гроша. Для Элиаса – целая вселенная, полная загадок, тайн и безграничных возможностей.
Его пальцы, испачканные в масляной смазке и угольной саже до черноты, двигались с осторожной, почти хирургической точностью. Каждый винтик, каждую крошечную шайбочку, каждую зубчатую шестеренку он ощупывал, изучал, взвешивал на ладони, словно археолог, впервые держащий в руках свидетельство давно исчезнувшей, великой эпохи. В его серых глазах, обычно таких спокойных и внимательных, горел тот самый неугасимый огонь познания, что когда-то заставил и его отца впервые взять в руки паяльник, а не кузнечный молот.
– Ну и что ты с ним сделаешь, а? – раздался над самым ухом низкий, хрипловатый голос, пробивающийся сквозь шум дождя и тиканье старых часов.
Гаррет Верн застыл в дверном проеме, его могучая фигура почти полностью перекрывала скудный свет из коридора. Он вытирал промасленной ветошью свои широкие, мозолистые ладони – руки человека, знавшего цену железу и пару. Лицо, обветренное годами работы у открытого горна и обожженное искрами, было покрыто сетью мелких морщин, а густые, нависшие брови сходились в привычную складку скепсиса и усталости. Но в глубине темно-карих глаз, в тот миг, когда они скользнули по разложенным перед сыном деталям, мелькнула искорка чего-то неуловимого. Гордости? Опасения? Смесь того и другого.
