«кто же более святой – тот, кто пышно носит сан свой, или же тот, кто скромность наследует?…»
Четырнадцатый век.
Удушающий страх сковал горло Марии, не давая вырваться крику наружу. Она могла лишь молча бросать мольбу о помощи своим прекрасными глазами. Стоявшие люди – а их было около двух десятков, не сделали ни одной попытки, чтобы помочь своей госпоже. Бывшей госпоже…
Священник, бормоча молитву под нос, торопливо разжигал факел. Сгущались сумерки, принося с собой тревогу. Люди, переглядываясь, шептали друг другу, кивая головами в сторону девушки, что была привязана к столбу. Скоро, ее короткая жизнь завершится – вот уже служитель церкви готов поджечь раскинутый возле ее ног хворост – и дать огню святой инквизиции уничтожить источник зла.
Мария, судорожно сглотнув, обратилась к одной из женщин со словами:
– Мод, разве ты забыла доброту моей матери, когда она помогла тебе разродиться твоим первенцем?
Женщина, чье имя было названо, спешно опустила голову, не желая встречаться с пронзительным взглядом серых глаз госпожи. Ах да, своей бывшей госпожи.
– А ты, Берта, – Мария посмотрела на взрослую женщину, – разве ты не помнишь, как мы помогли вам, когда ваш дом был разрушен? Разве все вы, – Мария обвела взглядом собравшихся, – не помните всех тех добрых дел и вашей клятвы верности? Почему вы позволяете это сделать со мной? Вы же знаете – я не виновна! Как и невиновна моя семья!
Молчание. Даже если бы они знали – никто не посмел бы возразить. Спорить с католической церковью, а правильнее было сказать со святой инквизицией – значит, подписать смертный приговор себе и своей семье. Огонь ее жадно уничтожал непокорных, мыслящих по другому людей. Инакомыслие – это ли не страшно? Как бы они ни любили когда – то семью, которой служили, помочь они не решились…
Мария опустила голову. Она поняла их. Никто не хотел бы терять своих близких. И она тоже этого не хотела – но чума унесла их жизни. И она – единственная дочь своих родителей, прибыв из монастыря, где обучалась последние пять лет – нашла дом пустым. Никто не встретил ее, кроме напуганных и выживших слуг. Два дня плача и боли, а затем явились священники. Надменные, одетые пышно. Один из них, что стоял сейчас с факелом в руках, внезапно проникся странным интересом к молодой и красивой сироте. И не стал упускать время. Он предложил Марии любовную связь, но когда та, пораженная и оскорбленная словами, отвергла его, тут же обвинил во всеуслышание, что она – ведьма, что смогла околдовать его, святого человека.