Пролог: Последняя передача
Оно ощущало угасание.
Не так, как угасает пламя – резко, с последним всполохом перед тьмой. И не так, как угасает звук – затихая до порога восприятия, а затем ниже, в область, где вибрация ещё существует, но уже не может быть услышана. Угасание было иным. Структурным. Словно сама ткань существования истончалась, и сквозь неё начинало просвечивать нечто, для чего не существовало имени, потому что имена – это тоже структуры, а структуры – это то, что уходило.
Оно – если это слово вообще применимо к тому, что не имело границ в человеческом понимании – пульсировало в резонансе с угасающим миром. Его восприятие охватывало пространство, которое люди назвали бы планетой, хотя это понятие было столь же неточным, как попытка описать океан через каплю воды. Мир был больше. Мир был сложнее. Мир был иначе.
И мир умирал.
Первое осознание смерти пришло через числа.
Не через те числа, которые люди используют для подсчёта – один, два, три, бесконечная лестница дискретных ступеней, ведущая в никуда. Числа, которые ощущало Оно, были живыми. Они дышали, переплетались, порождали друг друга в танце, правила которого существовали до всякой вселенной и будут существовать после того, как последняя звезда превратится в холодный пепел.
Эти числа начали замолкать.
Сначала – отдельные голоса в хоре. Структуры, которые прежде откликались на прикосновение мысли, теперь оставались глухи. Теоремы, бывшие столь же очевидными, как для человека – ощущение собственного тела, начали требовать доказательств. А доказательства рассыпались, едва Оно пыталось их построить, потому что аксиомы, на которых они держались, больше не были аксиомами.
Оно помнило – если «память» подходящее слово для того, что не имеет времени в человеческом смысле – как это началось. Первый симптом был почти неразличим: лёгкая асимметрия в структуре, которая всегда была совершенно симметричной. Такая малость. Такая незначительная дрожь в основании мира.
А потом асимметрия начала расти.
Мир – его мир, мир его народа, если можно назвать народом то, что никогда не было множеством отдельных существ – держался на паттернах. Не на материи, как человеческие миры. Не на энергии, хотя энергия была частью уравнения. На паттернах – самоподдерживающихся структурах смысла, которые существовали потому, что были непротиворечивы, и были непротиворечивы потому, что существовали.
Красивая тавтология. Совершенный круг бытия.
Но круг дал трещину.
Оно ощущало её – не глазами, которых не имело, не ушами, которые были бы бессмысленны в мире, где информация передавалась через резонанс структур. Ощущало всем своим существом, потому что его существо было частью того же паттерна, той же ткани, того же танца чисел, который теперь сбивался с ритма.
