Никем не любимый ребёнок перестаёт быть ребёнком: он лишь маленький беззащитный взрослый.
Жильбер Сесброн
Мать одёрнула рваную шторку.
– Сколько можно сидеть без толку? Время тянешь.
Она не заглянула, я увидела пальцы, сжавшие ткань.
Я открыла и закрыла стульчак, спустила воду, не стоило подтверждать её догадку.
– Не переводи воду зря! – зашипела мать. Громыхнули тарелки, она сбила их боком. Я сжалась, сейчас она разразится проклятиями по количеству осколков. Много мелких обидных слов или два-три колющих удара. Мама лишь хмыкнула. То ли кастрюля упала, то ли она решила не ругаться в день церемонии.
Я аккуратно расправила изъеденную временем занавеску, отделяющую туалетную зону от кухонной. Мама стояла ко мне спиной, я почти цепляла носом её шею. За маленькой плитой располагались спальные места, четыре полки. Внизу – мамина, дальше – по мере появления детей: Тома, Макса, Марка и моя верхняя. Перед сном я отковыривала вздувшуюся от сырости краску, просыпалась вся в пыли и плесени. Я сбегала из крохотного пенала нашей комнаты при любом удобном случае, но сегодня предпочла бы забраться на полку и ковырять гнилой потолок, чтобы спрятаться в перегородке между этажами.
– Можно я останусь?
– Все собрались, – мама сделала вид, что не услышала вопроса. – Ты и так заставила нас ждать. Опоздаем – я не стану прикрывать тебя. Распределители не жалуют опозданий. Они лишат нас награды.
– Может, я не подойду.
– Подойдёшь.
Она ответила уверенно и громко, так и не обернувшись. Гремела четырьмя тарелками, кастрюлей и гнутой сковородкой без ручки, а казалось, что повелевала громами.
– Ты знаешь результат?
– Я не могу одна тащить четверых, хватит, устала.
Я просидела за шторой всё утро. Надеялась, что мама поддержит меня. Заглянет за шторку, возьмёт за руки или обнимет, скажет что-нибудь вроде «всё будет хорошо», «ты поможешь семье» или «я люблю тебя», соврёт. И этим даст мне сил. Но она никогда мне не врала. Правду кидала в лоб грязной тряпкой, плевком, насмешкой. Она устала и отдала меня распределителям, вот откуда уверенность, что я пройду.
Я поспешно обулась. Мать сняла самую нижнюю полку, папину. Туда уместилась наша обувь, там же стояла корзина, которую она собиралась наполнить продуктами, когда я пройду распределение. Мы шли мимо распахнутых дверей соседских комнат. На Церемонию собирались заранее, шли семьями. Кто-то считал Церемонию праздником, поводом оставить затхлый, набитый до отказа людьми дом, увидеть сверкающий транспортник, вылетающий из брюха Ковчега, отразиться в глянцевых шлемах распределителей. Другие тряслись возле детей, сдерживая предательские слёзы. Они не знали точно, что ждёт наверху отобранных, тревога и горечь разлуки перевешивали обещанную награду за правильного ребёнка. Мама плыла между соседями, вскинув голову, они расступались перед ней, мама источала радость – она наконец избавится от меня.
