Над вратами Ладимира горели факелы, и дым их лился тяжко, как бы сдавая честь вечеру; ветер донёс запах гари и смолы от причала, где ремесленники днём ковали колесницы. Я, писец при княжем дворе, заведаю пером и описьми, ведал, что ночь надлежит быть бдительной, но не припоминал доселе такой своды тревоги, как в ту пору. В льто то пришла весть, что иное бысть неслыханное: хомогорцы собралися у порога края, и ход их не шутка, а чернь воинская, жадная к добру чужому и к нарушению путей. Весть она пришла с севера, где Каменные Холмы бьют в ладонь стальным ветром, и принёс её гонец, стянутый в плащ, со снегом на усах и с горящей стрелой в правой руке, знак беды, что не в шутку светит.
Тихо было в детинце, но не пусто. Тусклый свет факелов дыхал на камни, и тень их лезла по выемкам стен, как будто сама стража дремала меж щелей. Я стоял у двери хранилища, держал перо и свиток, и взор мой счёл обязанность упорядочить, что было и что будет; ибо летописца неволит долг – свести слова в меру и правду.
В ту ночь совет собрался скорым часом, не дожидаясь зари. Бысть жрицы в чёрных накидках, старейшины с седыми капюшонами и князь Гориславич в плаще, что пахнул железом и жжёной кожей. Княжна Ольбора стояла у порога хранилища, лицом ровна, рука её держала свиток – не для чтения, а как ладонью опору. Волхв Стожар, весь в складках робы и в запахе ладана, шёл медленным шагом и чуть прикрывал глаза, как будто ночь для него была иной видимой тайной.
Хранилище – подвал старый, сводит полутаблицей, и камень там холоден. Вещи древнего рода покоились в сундуках, в кедровых ящиках и в мешках, где осыпалась пыль старых летописей. В углу на каменном постаменте лежал свиток Завета, завернут в холст, зажат тлённой лентой; рядом, на простом столе, покоился Ключ-береста – тоненькая, свернутая полоска коры, связанная красною нитью, знак и символ власти Белоярины.
Речь шепотная, речь церемониальная: начался обряд, которому потому и имя – «шепот», что он есть память насущная, повторение слов, дабы передать знание и чтобы слышали многие. Старшая жрица по велению князя отверзла свиток; слушать велено было всем, и сводилось дело не к чуду, но к свидетельству: кто явился носителем закона и кто свидетель его. Bыло произнесено сдержанно:
«Завет сему роду дан есть не для сует; он есть свидетельство памяти, он есть символ правды. Ключ-береста – знак родовой: при нём правота держится, при нём договоры помнятся, при нём имя князя утверждается. Аще свиток сей сопрёт или исчезнет, да будет весть о том, и суд родовой изыщет правду по знакам, что оставят руки человеческие».
