Драка не должна была состояться. Но кто-то просто притягивает к себе неприятности. Молодой, поджарый, горячий, настолько, что к своему восемнадцатилетию успел облюбовать все возможные участки и познакомиться с полицейским, занимающимся работой с трудными подростками, ближе, чем с собственной тенью.
И все равно — очередная драка.
Как я поняла из наблюдений, они тут районы делили. Правда для каждого района была своя коалиция, своя банда, компания. А Колин был один. Против всех. И вот что удивительно: он справлялся.
Слипшиеся от пота и крови волосы, глубокое, рваное дыхание, разбитые в кровь костяшки пальцев — в некоторой степени он вызывал даже благоговейный ужас. Но больше всего мне в нем нравилась его отчаянность.
Он не думал о последствиях, он уже подписал себе приговор на всю оставшуюся жизнь. Ему было нечего терять, кроме окончательной свободы, которую ему едва ли выторговали за красивые глаза.
А глаза эти были и впрямь прекрасны. Этакий взгляд волка, глубокий, дикий, пленяющий. Попадешь под него — и пиши пропало. Врагам не поздоровится, девушкам — что же, если бы они хотя бы попадали в его окружение…
Мальчишка с горем пополам закончил школу, естественно учиться никуда дальше не пошел, сначала еще помогал брату на складе, тот его любезно устроил на подработку, чтобы хоть как-то усмирить его норов.
Но — увы. Колин и там нашел неприятности на свою… голову. Подрался с кем-то. Вновь. Брат бизнесом не владел, получил нагоняй по первое число и чуть не лишился работы. Тогда-то и наступил критический момент. Он выгнал младшего брата и велел ему забыть о своем существовании.
И Колин остался один против всего мира. Он и так бился не на жизнь, а на смерть. Но теперь он оказался совсем уж в гордом одиночестве. Голодный до драк, озлобленный и жестокий.
Однако, что меня в нем лично зацепило, так это чувство неизвестно откуда вообще появившейся справедливости. Иногда он выдавал бессмысленные драки, о причинах которых мне было едва ли известно. Никто их не понимал, и только сам Колин знал о причинах, а может, и нет, но вступать в предварительные беседы для разогрева он не любил.
Но иногда, когда я едва ли улавливала связь, я замечала, как он внезапно ввязывается в драку с целью вернуть чей-то мобильный телефон или даже кошелек. Делал он это не за «спасибо», молча и тихо подбрасывал безделушки их владельцам, оставаясь совершенно незамеченным.
Возможно, это врожденное чувство, возможно, желание восстановить справедливость по отношению к себе, этакий перенос и проецирование ситуации. Сложно было сказать, Колин был не разговорчив, да ему и не с кем было что-то обсуждать.
