Пролог
Они не явились из распахнутых черных зевов могил, не поднялись из сырой, пропитанной тленом глины, не отряхнули с иссохших костей прах забвения. Не было ни зловещего шевеления в гниющей плоти, ни скрипа разрываемых саванов, ни топота похоронных процессий, идущих в обратную сторону. Все эти образы, рожденные вековыми кошмарами человечества, оказались жалким, наивным утешением. Потому что истинный ужас всегда кроется не в том, что приходит извне, а в том, что пробуждается внутри, в самой сердцевине бытия.
Их источник был куда страшнее, куда неотвратимее, ибо от него нельзя было убежать, нельзя отгородиться стенами или спрятаться в бункере. Можно ли спастись от самого себя? Они пришли изнутри нас. Не как метафора, а как биологический и ментальный факт. Из темных, извилистых лабиринтов нейронов, где рождалась каждая мысль. Из тихих, застойных заводей подсознания, где дремали вытесненные травмы и неосознанные желания. Из тех глубин психики, где зарождаются сны, обретают форму кошмары и где с незапамятных времен таился первобытный, животный страх одиночества – страх быть отрезанным от стаи, быть навеки заключенным в тюрьму собственного черепа.
Это был не чума́щийся мор, не «черная смерть», выкашивающая города и оставляющая после себя пирамиды из тел, дым погребальных костров и звон колоколов. Это не была и божья кара, низвергнутая с небес за грехи, – гневное, но все же понятное в своей мифологической логике деяние. Нет, ирония заключалась в том, что конец наступил не от божественного перста, а от человеческой руки. Это был вирус «Странник» – дитя, зачатое в браке холодного гения и ослепшей гордыни, плод амбиций, не обремененных мудростью. Созданный, чтобы исцелять, он начал пересоздавать, и в этом заключалась его дьявольская суть.
Он не убивал мозг, не пожирал его серое вещество, не превращал разум в беспамятную, вегетативную массу. Такой исход был бы милосерден по сравнению с тем, что он творил на самом деле. Нет, он был архитектором, тираном-созидателем, безжалостным ювелиром сознания. Он брал хрупкий, уникальный, неповторимый узор индивидуального сознания – все эти воспоминания, выцветшие, как старые фотографии, и острые, как осколки стекла; все страхи, что сжимали горло по ночам; все надежды, что согревали душу; всю любовь, что заставляла сердце биться чаще, – и методично, с хирургической точностью, переплетал его, перестраивал, вплетал в бесконечный, пульсирующий единым ритмом гобелен коллективной нейросети. Он был тканью, живой, растущей паутиной, связующей миллионы разрозненных, одиноких «я» в единое, непостижимое, чудовищное «мы».
