Они пришли ко мне ночью. Или днем? Нет, кажется, ночью.
Хотя на самом деле я этого совсем не помню. День или ночь? Зима, лето или какое-нибудь межсезонье? Память затрудняется дать четкий ответ. Вероятно, тогда я уже не придавал значения таким мелочам, как происходящее за окном. Это сейчас я с живейшим интересом наблюдаю эту медленную перемену, происходящую в окружающей меня действительности. Мне нравится смотреть, как день становится ночью, проходя через вечер. Мне интересно видеть, как лето тускнеет, преодолевая испытания осени, и становится зимой. Больше всего меня интересует, как вторник становится средой.
Сейчас.
А раньше, раньше мне было наплевать. Решительно на все вокруг меня, кроме, может быть, меня самого, да и то с перерывами. Поэтому я не могу вспомнить, когда они пришли ко мне. Приятно думать, что это произошло ночью. Где-то посреди лета. Холодного. Я очень люблю холодное лето, потому что в нем есть место многообразию.
Какому многообразию?
Очень просто! Холод сменяется теплом, дождь солнцем, наводнение по-весеннему затопляет улицы… Всегда происходит что-то неожиданное, природное.
Я не спал. Я просто лежал в кровати, укрывшись простыней, и смотрел, как ночной ветер развевает цветочки тюля на занавеске. В окно вливался свежий воздух, белый свет фонаря и запах Невы. Мне было странно хорошо. Больше ничто не маячило перед глазами, не пугало, не звало.
На растревоженной душе царил покой, какой случается в редкие моменты, когда одна женщина ушла уже достаточно давно и куски порванных чувств начинают оседать на дно души беспорядочными снежными хлопьями, а до другой еще далеко, это значит, что снег в душе еще будет долго лежать непотревоженным. Женщин, как приходящего явления, у меня не было уже давно. Скорее уж я сам мог называться приходящим в их жизнь. Однако внутри, в душе, было снежно.
Вместе со снегом чувств в моем теле оседал метадон[1]. Может быть, это было одной из причин того, что я чувствовал себя спокойно…
Дыхание едва шевелило губы, неестественно белый свет фонаря проникал в комнату, ночной ветер трепал цветы тюлевой занавески. Черные крапинки метадона делали снег серым. На какой-то момент мне показалось, что я умираю. Вот-вот, еще немного и…
И именно в этот момент ко мне вошли они.
Я закричал, потому что их приход был болью.
Я заплакал, потому что понял их сразу, без промедления.
Когда наконец истерика улеглась, я встал, прошлепал босыми ногами в ванную, пустил там горячую воду и вскрыл себе вены тонким, уже начавшим ржаветь, но все еще острым лезвием «Нева».
