Кто-то скажет, что обреченным не нужны анестезирующие реальность небылицы. Им нужна малая капля сострадания. И время. Одарить ни первым, ни вторым не было в компетенции Петера. Именно благодаря этому, он наловчился превращать в сказку любой спорный для понимания момент. Да так ловко, что уже сам считал себя более сказителем, чем наставником. Жрец знал, что ученик не осудит его. Не успеет.
– И было Ничто, полное и всеобъемлющее, как океан океанов без дна и без поверхности. В ней не было света, не было звука, не было верха и низа, и самое время еще не родилось тогда. Не было ни людей, ни птиц, ни зверей и гадов, но все это хотело быть, выйти из мира иллюзий в мир тверди и плоти, ибо ничто в мире не может быть вечно пустым, мой Лорд. И там, в Ничто, родился мир, сотканный из тьмы, ибо ничего, кроме тьмы, не могло тогда родиться. Темная твердь и темные небеса.
Мальчик с опаской покосился в дальний угол учебной комнаты, куда не попадал свет лампы и где клубились, меняя очертания, тени. Он поерзал, устраиваясь поудобнее в кресле, которое было слишком велико для него. Ноги не доставали до пола, а подобрать их под себя он не решался – брат Петер не любил, когда его прерывают, и, к тому же, он мог бы решить что его подопечный еще слишком мал для длительных занятий, или, того хуже, боится. А показать свой страх он боялся больше всего на свете.
– И в самом средоточии тьмы, повинуясь Законам Равновесия, однажды явился Свет…
Мальчик едва открыл рот, чтобы задать сразу море вопросов, но брат Петер одним легким взмахом руки заставил его замолчать:
– Мы поговорим о Законе Равновесия позже, мой Лорд. – Юный воспитанник временами обескураживал наставника и скоростью мышления, и верными выводами, но, как ни крути, ему всего семь, а в этом возрасте дети должны просто принимать на веру некоторые спорные моменты, иначе как их можно чему-то научить? – То был Свет Сердца Гаттары, осознавшего себя среди Тьмы. Исполином шагнул он в темный мир, освещая путь огнем своего сердца…
Мальчик изо всех сил пытался представить себе эту картину. Воображение рисовало ему темный пугающий силуэт с пламенеющей дырой на уровне груди. Пульсирующее пламя вырывается сполохами, протуберанцами, как будто там ворочается, силясь выбраться наружу, громадное солнце, золотое и багряное, дарующее и забирающее жизнь. Он видел это солнце каждый раз, погружаясь в гатту, любил и ненавидел его. Гаттара, бог пылающего сердца, отмерял шагами годы и столетия, и похожие на мышей человечки мельтешили где-то там, внизу. Он слишком велик, чтобы видеть их, они слишком малы, чтобы обратить на себя его внимание, и он сам…
