Эта книга не закончится, даже если ты закроешь её.
"Потому что слёзы героев уже прорастают сквозь страницы в твою реальность – а последняя глава станет первым вопросом к твоему отражению в зеркале."
Чернила её души разлились дождём.
Жила-была девочка. Её доброта была похожа на весенний ливень – внезапная, щедрая, смывающая пыль с мира. А характер… Он менялся, как погода над океаном:
– Иногда она смеялась ураганом, опрокидывая скуку, как вазы с искусственными цветами;
– Иногда задумывалась тихим туманом, растворяясь в вопросах глубже морской впадины;
– А порой плакала грозами – но даже тогда её слезы пахли озоновой свежестью после молнии.
Когда грустила:
– Иней покрывал зеркала узорами;
– Лужи у подъезда отражали созвездия «Плачущего жирафа» и «Заблудившегося трамвая»;
– После её слёз на асфальте прорастали цветы из проволоки – колючие, но упрямые.
Но душа её всегда оставалась солнечной. Даже в гневе она напоминала полярное сияние – холодное лишь на вид, а внутри – термоядерный синтез надежды. Люди говорили: «Она сама – природное явление», но не догадывались, что ветер в её волосах знает дорогу к другим мирам.
Она понимала язык стихий:
– Слышала, как шепчутся дожди, как ворчит гроза за три дня до прихода;
– Чувствовала запах первого снега в июле, но не могла это изменить, только записать в свой блокнот с серебряными уголками.
Казалось, этот диалог со Вселенной – вечен.
Но годы шли, как тихие приливы. А проволочные цветы после её слёз, когда-то колючие и упрямые, стали покрываться пылью забытья. И однажды… блокнот с серебряными уголками застыл, раскрытый на пустой странице.
Тоска её была не криком, а тихим оседанием пыли на крыльях мотылька, который больше не мог летать.
Время, которое когда-то шептало прогнозы на ухо, теперь текло мимо молча. Оно не уносило грусть, а лишь утрамбовывало её, как влажный песок под босыми ногами на пустом пляже. Каждый день был приливом, забывшим дорогу к берегу её души, оставляя после себя только мокрый, холодный след.
Вселенная замолчала. Или это она разучилась слышать? Шёпот стихий превратился в далёкий, невнятный гул за толстой стеклянной стеной. Она прикладывала ладонь к холодному стеклу, но чувствовала лишь собственное, одинокое биение сердца.
Тоска была осознанием:
– Что весенний ливень доброты высох, не оросив чужую пустыню.
– Что ураган смеха выдохся, так и не сдув тяжёлые тучи с чужих плеч.
– Что тихий туман задумчивости сгустился в непроглядную пелену, из которой нет выхода.
– Что слёзы-грозы больше не пахнут озоном обновления, а лишь солёной горечью утраты – утраты самой себя, той, что могла слышать музыку мироздания.
