ПРОЛОГ.
Он любил эту долину. Мартин пас здесь овец всю жизнь – он мог пройти её с завязанными глазами, чувствуя каждую тропу подошвами. Утро выдалось идеальным. Птицы пели, на паутинках сверкала роса, а с гор тянуло свежим, хвойным ветром. Пастух медленно раскурил трубку и замер, почти не двигаясь. День обещал отдых его старым костям – особенно после затяжных дождей, что начались в середине листобоя и закончились лишь вчера. Мартин сжал покрепче гладкое дерево своего посоха, на котором за годы вырезал замысловатые узлы и голову первого вожака стада – упрямого барана по имени Туман.
Он уже собрался свистнуть своему псу, отошедшему к ручью, когда заметил впереди, в сотне шагов, косулю. Она замерла в прыжке. Не в испуге, не пригнувшись для бегства – а будто навечно застыла в воздухе. Одна нога была вытянута для толчка, голова приподнята. Так и повисла в метре над землёй – жутким, невозможным изваянием.
Мартин застыл, не веря своим глазам. Птицы смолкли. Разом. Не постепенно – а будто кто-то обрубил невидимый канат, на котором держались все звуки. Стих ветер. Прекратился шелест листьев. Наступила тишина, от которой заложило уши, будто на большой глубине. Только не было давления воды – было давление ничего.
Он сделал шаг вперёд, и волосы на его руках встали дыбом. Пространство перед ним застыло и стало плотным. Воздух перестал быть невидимым – он стал ощутим, как стена из прозрачного стекла, и каждое движение требовало усилий, будто он толкал незримую, неподатливую массу. Мартин посмотрел на траву у своих ног: она была зелёной и живой. Но в двух шагах впереди… она была серой. Безжизненной. Неподвижной. Ни один стебель не колыхался.
А потом он увидел, как Тишина поползла на него. Это было не похоже на туман. Скорее, на невидимую стену, за которой мир превращался в подобие картин, что продавались на главной площади Вардена. Цвета блекли, звук умирал, движение застывало. Маленькая стрекоза, кружившая в лучах солнца, застыла навеки.
Пастух отшатнулся. Сердце забилось в груди, будто испуганная птица, рвущаяся из клетки. Он опустил взгляд и увидел: край холщового рукава, на мгновение коснувшийся невидимой границы, стал пепельно-серым. Цветом пыли на забытой в углу картине. Страх сковал горло. И тут он почувствовал… абсолютное, плотное ничто. Оно вдавливалось в барабанные перепонки и высасывало тепло из кожи. Он почувствовал саму Тишину. Не отсутствие звука, а его гибель.
С криком, что увяз в плотном воздухе, Мартин рванулся прочь. Забыл про упавшую трубку. Про больные колени. Про посох в руке, с которым не расставался годами. Он бежал, не оглядываясь, с одним лишь диким, животным ужасом.
