Жара стояла немилосердная. Солнце взобралось уже почти в самый-пресамый зенит и рушилось оттуда на ссохшийся мир водопадами свирепого зноя.
Солнце… Язык попросту не поворачивался назвать иначе мутно-желтый клубок, беснующийся там, в безоблачном пыльном небе. Язык не поворачивался и в прямом смысле (официальное названьице у здешнего светила не из удобопроизносимых), и в переносном: очень уж тут всё казалось каким-то своим. Недобрым тут всё казалось, неуютным, диким, но вот – своим. Домашним. Земным. Мало, что ли, даже по сию пору сохранилось на препарированной технологическими революциями Земле по-первобытному диких и неуютных закоулков? Да полней полного!
А если всё же вымучивать язык, именуя местное светило Дзеттой Катафрактария, то как тогда назвать эту вот истрескавшуюся от жары глину, встопорщенную колкой выгоревшей травой? Почвенное покрытие планеты Терра-бис? Маразм собачий! Нетушки, солнце и земля – они и есть всего-навсего земля и солнце. И плевать, что астрономические объекты с этими именами бредут сейчас по своим тропам-орбитам где-то в миллиардах миллиардов километров от этого истязаемого засухой мира. Плевать. Слюной. С высокой высоты. Хотя бы с вот этой плосковатой вершины каменистого полухолма-полуутёса – уж больно место удобное подвернулось.
Упомянутая вершина действительно была очень удобна – естественно, не как позиция для плевкометания, а как наблюдательный пункт. Этакая плешь, окруженная нечёсаным венчиком полузасохших кустов – достаточно прозрачных, чтобы не застить обзор биноскопу, и достаточно густых, чтобы надёжно укрывать наблюдателя от жителей Стойбища. Единственное неудобство заключалось в том, что кусты были низковаты, поэтому Матвей не мог себе позволить приподняться даже на четвереньки. Конечно, везде написано, будто уродцы не отличаются особой дальнозоркостью; и холм, похоже, совершенно не интересует их (их, похоже, вообще ничто не интересует, кроме жратвы, драк и заботы о продолжении ихнего уродского рода)… Но береженного, говорят, сам Бог бережет.
Интересно, кто первым додумался назвать Стойбище Стойбищем? Ни в одном из читанных Матвеем уродцеведческих произведений не было сказано кто, но во всех утверждалось, что неведомый называтель – дурак. На языке сочинителей заумных статеек дурак называется дилетантом. Несмотря на своё успешное разбирательство с пресловутыми «всадниками» Байсана, Матвей считал себя тоже дилетантом в этнографии (он, Матвей, вообще слыл исключительно скромным и честным жуликом). Но даже ему было известно, что стойбище – это всякие там разборно-переносные яранги, чумы и прочие вигвамы, хозяева которых терпеть не могут подолгу задерживаться на одном месте.