За десять лет, что прошли с Каменной Смуты, Лонгтаун успел вытянуться вдоль всего западного побережья и завоевать славу самого крупного торгового центра всей колонии. Город все расползался и расползался, поглотив и прибрежные джунгли, и разбросанные по зарослям мелкие деревушки-общины, где все еще ютилось коренное население Ньямаранга, и только на северной окраине время словно застыло. Безжалостная машина прогресса, перемоловшая привычный быт, обошла болотистые трущобы стороной.
Мошкара, увы, ее примеру не последовала. Насекомых запахи самого неблагополучного района Лонгтауна только привлекали.
Местные жители давно приучились не обращать внимания ни на назойливый комариный писк, ни на басовитое гудение крупных мух с зеленоватыми брюшками. Должно быть, я выделялась среди аборигенов уже тем, что раздраженно отмахивалась от насекомых, - а потому ничуть не удивилась, когда обнаружила, что за мной неотступно следуют трое мужчин, по-ньямарангски жилистых и обманчиво узкокостных.
Я прибавила шагу. Преследователи воодушевились, но несколько поотстали: прилично одетую чужачку надлежало напугать и промариновать в собственном соку, дабы она безропотно отсыпала «на бедность», - а как, позвольте, внушать ужас и трепет, если ты – низкорослый ньямарангец и вусмерть запыхался, пытаясь нагнать эту вайтонскую дылду? Нет уж, лучше позволить ей уйти вперед и самолично выяснить, что делает с северной окраиной хороший затяжной ливень!
Покосившиеся домишки, облепившие единственную улочку, как колония мидий – прибрежную скалу, постепенно сменялись все более хлипкими и откровенно гнилыми хибарами. Тропка упиралась в разлившееся болото, прошитое дыхательными корнями расплодившихся мангров. Последние хижины в ряду утопали в грязи по самые провалы окон.
Я замедлилась, отсчитывая домики, и преследователи приободрились. Самый тощий уже собрался было заговорить со мной, когда я решительно нырнула в третью с краю хижину, не удосужившись постучаться.
Внутри пахло горьковатым травяным дымом, прокисшим вином и немытыми человеческими телами, и какая-то оборванная женщина вещала с маниакальным блеском в глазах:
- …и руки его будут из золота, и лицо его будет из алебастра, и придет он по дороге из костей и ножей…
Десяток человек внимал ей в экстатическом восторге. Предсказательница мерно раскачивалась, не умолкая ни на секунду. В уголках ее рта пузырилось что-то голубовато-белое, и я как никогда остро осознала, что если Сирил тоже попробовал это, на сей раз я его откачивать не стану. Но опасения оказались напрасными. Мой дражайший кузен обнаружился в единственном пятне света от окна: он был восхитительно трезв, абсолютно собран и невообразимо неуместен среди всей этой грязи и нищеты, что ничуть не мешало ему деловито конспектировать все, что несла шаманка.
