Всё началось в тот вечер, когда в мою холостяцкую квартиру заглянул старый приятель и важно, с достоинством произнёс:
– Хочешь не хочешь, а называй меня с этого дня «Ваше Высокоблагородие».
– Это с какой же радости? – удивился я.
– А с такой, что я теперь – самый настоящий граф. Понял? – сказал приятель и застыл в театральной позе, изображающую наивысшую концентрацию ума и благородства. Я рассмеялся:
– Ну, знаешь! А я тогда – Наполеон Бонапарт. Да-да, тот самый – Первый. Не вызвать ли нам по такому случаю карету белоснежную с красными геральдическими крестами? С гвардейцами и салютом. Рванём в Версаль! Или в Лувр, какой-нибудь. Нас там накормят, в постель уложат, укол сделают и сказку на ночь расскажут. Хорошо-о!
– Эй, ты не шути так, – сказал приятель, строго посмотрев на меня, – а то мне придётся тебя на дуэль вызвать. У нас – у графов, это быстро делается: вжик-вжик, пиф-паф – и всё, считай готов! Пушкина читал? Сергея Александровича? Тоже весёлый был человек. А Лермонтова знаешь?
– Кто это? – искренно поинтересовался я.
Лицо моего собеседника перекосилось от нестерпимой душевной боли, и он с глубочайшей печалью в голосе произнёс:
– Боже, куда катится моя великая страна! Она погрязла в невежестве и духовной нищете, потому что отдана на растерзание такой вот черни, как ты. И как после этого жить на свете такому благородному и образованному человеку, как я? Али хочешь ты гибели моей преждевременной, холоп презренный?
– Нет, что вы! Простите меня, ваше благородие, дурака неграмотного. Не со злого умысла творю я беззаконие сие, а по незнанию своему дремучему.
– Ладно, можешь встать с колен, – снисходительно ответил приятель и с важным видом сел в кресло, закинув ногу на ногу.
– Слушай, а как ты графом-то стал? – спросил я.
– Будешь хорошо работать, расскажу…
В наше время стало модно быть «аристократом». Куда ни глянь, везде потомки великих дворянских фамилий: граф Иванов, барон Петров, герцог Сидоров. Вот и мой друг решил присоединиться к этой замечательной компании, дабы иметь моральное оправдание своему врождённому презрению к любой работе, требующей хоть малейшего напряжения его изнеженного организма. Он решил проверить, не «голубых ли он кровей» и не пора ли «задрать нос».
