Величина измерима. Измеримо, по правде сказать, вообще всё, даже сознание человеческое.
Лучков предвидел, как упало измерение точно по плану – хитрые ребята провоцируют объективность, а в разогретой химерами математике непосильные задачи взваливают на горбатые спины скитальцы, бредущие по незнанию. С высоты птичьего полета Лучков следил за их страданиями, раскрыв средней длины крылья. Никто из неосуществ, кроме него, не гордился наличием крыльев так, как он: казалось, им на каждом черепе окрыленных избранников А-Верности было выбито: «Я имею крылья, слышь!» Так и они имеют. Чего ты разорался?
Лучков созидал при помощи могучей ослепительной улыбки. Ему позволялось, хотя это и неформально осуждалось в более-менее сдержанных кругах, кипятить моря, поджигать неугодные города, плавать в цунами, играться с Луной. Последняя часто жаловалась, что со стороны вездесущего Лучкова производятся развратные действия, сопряженные с поэтическими комплиментами. Луне сочувствовали, но просили терпеть и держаться: ни ей, ни другим космическим обитателям невозможно было противостоять неосуществу, тем более такого разряда.
Сторонние проблемы возникали за счет влюбленности. Жатва грёз – процесс необратимый. Терзается внутренними образами, и кто ж их создатель? В Лучкове пела натура захочухи.
В другое сейчас неосущество по имени Юрген Голицын попытался упасть на Солнце, и никто не мог да и вряд ли хотел его остановить. Однако прыжок не удался: Солнечная поверхность находилась куда дальше, чем думал Юрген Голицын.
Ему не нравилось его имя. Его так назвали в эпоху модного западничества, включавшего в себя и новую философию. И надо же было на свет появиться Юргену Хабермасу! Не было бы тогда Юргена Голицына, а был бы Юрий Голицын (как тот самый дирижер далекого и поруганного прошлого), собственно, именно это имя он предпочитал использовать в узких (ключевое слово) кругах. Поскольку он являлся членом Сдуховной Палаты, ему приходилось докладывать от настоящего имени.
