Ее шаги по истертым до блеска плитам нефа тонули в гулкой тишине. Звук казался чужеродным в этом пространстве, где даже дыхание стремилось замереть, подчиняясь вековому покою стен. Храм – ее дом, ее мир, ее клетка из серого камня и застывших ритуалов. Здесь поклонялись Предкам – силе безликой и всеобъемлющей, чьи истинные имена рассыпались пылью задолго до того, как первый камень лег в основание этих стен. Но для жрецов и послушниц они были реальностью, законом, воздухом. Для Миры – они были еще и зримым кошмаром.
Шестнадцать зим она жила здесь, подкидыш без имени и прошлого, найденная на рассвете у Врат Смирения. И все шестнадцать зим она была тенью среди теней. Тихая, незаметная, с волосами цвета воронова крыла, обрамлявшими лицо, слишком бледное для живой, и глазами цвета грозового неба перед ливнем – глазами, в которых слишком часто отражался иной мир. Мир дрожащих силуэтов, скорбных шепотов и неупокоенных взглядов. Ее дар. Ее проклятие. Одиночество, плотное, как храмовый туман по утрам, окутывало ее, делая почти невидимой для смешливых, щебечущих послушниц ее возраста. Иногда ей казалось, что она и сама – лишь еще один призрак в этих стенах, эхо чужой, забытой жизни.
Запах был частью холода и тишины. Въедливый, слоистый аромат старого ладана, сладковатого воска от сотен оплывших свечей, вековой пыли, лежащей нетронутым саваном на резных карнизах, и чего-то еще, неуловимо горького – возможно, запаха самих сожалений, впитавшихся в камень. Он пропитал ее грубую холщовую робу, ее волосы, ее кожу. Иногда Мире чудилось, что если она порежет палец, из ранки выступит не кровь, а эта терпкая, пыльная эссенция храма.
Сегодня она полировала ритуальные чаши из тусклого серебра. Прохладный металл под пальцами был гладким, почти живым, но хранил лишь холод ушедших ритуалов. Движения – выверенные годами, послушные, как у марионетки. Но мысли… мысли метались, бились о прутья внутренней клетки, словно вспугнутые птицы. Она снова видела их – там, у почерневшего алтаря Каэдэ, Забытого Бога Тихой Скорби, чье имя произносили лишь шепотом и с оглядкой. Полупрозрачные фигуры, сотканные из лунного света и вековой печали. Мерцающие, как отражения в темной воде. Ее предки. Или так ей хотелось думать. Другие послушницы их не видели, опускали глаза, торопливо крестясь древним знаком. Жрецы, встречая ее застывший, отсутствующий взгляд, поджимали губы и проходили мимо. Лишь Арион, седобородый хранитель библиотеки, иногда останавливал на ней взгляд своих выцветших глаз – взгляд, в котором плескалось не осуждение, а глубокое, древнее понимание и скорбь.