Совсем недалеко разгорался небольшой пока пожар, проносились какие-то тени на, подумать только, лошадях, слышались гортанные крики и женский визг. Где-то заходился в плаче ребенок. Кино, да и только. Недоумение Федора Васильевича возрастало.
Между тем, он отодвинул деревянный засов, и из распахнутой низкой двери пахнуло сложной смесью запахов навоза и молока. Внутри кто-то протяжно замычал. Федор Васильевич, вернее, Федька бросился внутрь и смело ухватил корову за рога, на что раньше сам Федор Васильевич никогда бы не решился. Корова уперлась, наклонив голову, и не шла ни в какую. Ее пугали треск и гул близкого пожара, крики, отблески пламени. В общем, ее пугало все. Федька тянул, надрываясь, но корова была явно сильнее.
Обзор из хлева был никудышный, несмотря на подсветку, да Федор Васильевич был увлечен делом вместе с Федькой, поэтому прореагировали только на женский вопль, не услышав за прочим шумом, предваряющего его короткого вскрика.
Федька сразу бросил корову и рванулся на выход, но гораздо более осторожный Федор Васильевич сумел каким-то образом этот порыв притормозить, и Федька осторожно выглянул из проема. Картина аппетитной не выглядела. В маленьком дворике обнаружился натуральный кочевник из учебника по истории средних веков, который увлеченно занимался тем, что взгромождал животом на стоящую тут же телегу женщину в длинной белой рубашке. Ту самую, которая послала Федьку выводить корову. Совсем недалеко от телеги валялось тело, по всему, мужчины, тоже в белом.
- Отец! Маманя! – вскрикнул Федька, и Федор Васильевич страшно испугался, что этот грязный кочевник сейчас его услышит, и он будет валяться рядом.
Кочевник выглядел устрашающе: кривая сабля на боку; чехол с луком у седла стоящей рядом низкой лохматой лошадки; копье с хвостом, прислоненное к телеге. А еще по улице то и дело вскачь проносились его соплеменники. Поэтому Федор Васильевич усилием воли подавил порыв своего (теперь уже понятно) симбионта и, как человек старый и опытный, принялся размышлять.
Татарин (ну а как еще было называть это действующее лицо, тем более, что и мать, хм, мать кричала насчет татарвы), между тем задрал на женщине рубашку выше пояса, обнажив роскошные белые ягодицы. Женщина вяло трепыхалась, и татарин для острастки врезал ей вдоль спины висящей на запястье плетью. Федька опять дернулся было, но Федор Васильевич опять сдержал его порыв. Он уже пришел к пониманию случившегося, но времени катастрофически не хватало, надо было срочно выходить из положения и у Федора Васильевича начал складываться определенный план.