— Рыжая, я ухожу,— раздался громкий голос Игната.— Дядя Иван прилетел. Смотри, чтобы еды хватило на три дня. И хватит глазеть в окно — убери в моей комнате!
Я проводила брата послушным взглядом и снова повернулась к окну. Но женщина с ребенком уже прошли. А аромат тиды остался лишь в воспоминаниях.
Тоскливо улыбнувшись, я прикрыла окно и пошла в комнату брата.
Остатки фруктовых чипсов на столе, крошки на кресле, несвежая одежда на полу в душевой и всклокоченная постель, будто в ней резвился с десяток лесных грызунов, — привычная обстановка.
Раскинув руки, я пару раз хлопнула и, дунув золотистой пыльцой, в считанные минуты заставила всё в комнате найти свое место, а лишнее убралось в мусорный пакет. Открыв окно для проветривания, я вернулась в свою комнату.
Сколько себя помню, дядя Иван прибывал к нам с Микеры несколько раз в год на два-три дня и, как ни странно, это были мои самые счастливые моменты, потому что я могла улизнуть из дома и заняться чем душа пожелает. Игнат тоже где-то пропадал, поэтому обо мне все забывали.
Я заплела косы, скрутила их в две аккуратные шишки на макушке, украсив шпильками с самодельными цветочками, надела желтое платье и свои старые туфельки. Платье уже становилось мало в плечах и коротко. Но оно самое красивое и почти новое, потому что я старалась надевать его по выходным и в особенных случаях.
«Может, на восемь лет древний дух Бохет снова пришлет мне красивое платьишко»,— улыбнулась я в зеркало, поправила пышные рукава и пригладила воздушный подол.
Кто еще мог знать, как я люблю платья, мой размер, всегда тот цвет, который шел к моим рыжим волосам и зеленым глазам, как не дух силы у древних хомони?
Когда утром в каждый день рождения появлялся курьер с посылкой для меня, отец всегда злился, кричал, что не потерпит подарков от неизвестного, даже ходил на пост курьерской службы и выяснял, кто отправитель. Но потом остывал, потому что не нужно было тратить кредиты[2] на мою одежду. А с пяти лет посылку стали вручать только мне лично в руки. Выслушав крики отца и насмешки Игната, я бежала к себе и распечатывала пакет. Каждый раз это было новое платье, красивее предыдущего. Я прижимала его к груди и танцевала по комнате, а потом и засыпала с ним в обнимку. У меня было все самое необходимое для жизни, для учебы, но нарядную одежду — платья — отец считал излишеством.
Вспомнив каждое свое платье примерно с трех лет, я снова пригладила подол, поправила воротничок и, взяв пакет с мусором, спустилась в холл.
В столовой было шумно. Дядя Иван обладал громким шипящим голосом и веселым нравом, но что-то подсказывало, что дело было в розовом вине особой крепости, которое он привозил с собой.