Четыре часа утра. Будильник заведён на шесть. В восемь она должна быть на вступительном экзамене в физико-математический колледж. Время отдыха перед тяжёлым днём безнадёжно потеряно в мучительно-бессмысленных блужданиях уставшего взора по пляшущим строчкам учебника, которые решительно отказывались складываться в связный текст. Нужно подремать хотя бы пару часов, но разве уснёшь теперь – под болтовню из параллельного пространства?!
– Это лишь теория – беспримерно дерзкая, безумная, святотатственная! Я был самонадеянным глупцом, обольщённым складностью формул и стройностью суждений. Горячечный бред распалённого воображения, охваченного пожаром тщеславия!
– Но ты оказался прав.
– Хватит! Послушай…
«Параллельных миров нет, все пересекаются. Как прямые в геометрии Римана», – подумалось девочке, и она вздрогнула, осознав, что в данный момент, в условиях чрезвычайного умственного утомления, была неспособна самостоятельно сформулировать что-то подобное. Да и геометрию Римана знала разве что по названию – в девятом-то классе.
Только что проскользнувшая мысль, очевидно, ей не принадлежала, но, несмотря на этот пугающий факт, заслуживала развития. «Тогда где же находятся точки их пересечения?»
А голоса между тем всё громче возражали друг другу, и даже тот, кого звали Ир-Птаком, начинал терять терпение.
– В конце концов, твои разрушительные опыты просто опасны! – воскликнул его собеседник. – И ладно бы только для нас – для всего мира!
– О да, опасны. Для Эги́диумов – закоснелых слепцов, мнящих себя мудрецами и не желающих видеть истину. Они так боятся узреть её подлинный лик, что предпочитают жить в плену умопомрачительных формул и произвольных аксиом, едва ли имеющих отношение к реальности. Вместо того чтобы искать объяснения загадок Вселенной, они рисуют собственную вселенную – умозрительную, упрощённую, лживую насквозь – и заставляют всех верить в её непреложность!
В этой нелепице девочка не находила никакого смысла – как и в том, чтобы продолжать слушать её стоя. Она бессильно рухнула на кровать, не сняв покрывала.
Тяжёлые веки милосердно закрыли болящие от напряжения глаза, и взору предстало тёмно-фиолетовое видение. Неотчётливое, расплывчатое, туманное – и из этого тумана постепенно проступали очертания двух силуэтов в длинных одеждах.
Один стоял в глубоком полумраке у закрытого ставнями окна, опершись на массивный подоконник, а другой сидел в кресле у камина, в котором извивалось и прыгало сиреневое пламя. Оно рвалось наружу сквозь витые прутья каминной решётки, резало глаза яркими всполохами.