– Что «папа»? Я в твои годы уже четверых поднимал, на ноги ставил, я четырежды папа, а ты… Онанист сопливый! – каркнул отец.
И тут Иванов взорвался. Грохнул кулаком по столу. Подпрыгнули на столе чашки, тарелки, и отец подпрыгнул на стуле.
– Ох! В глазах потемнело что-то… – притворно застонал отец, кося на Иванова покрасневшим слезящимся глазом, прикрыв лицо растопыренной пятерней.
– Простите, папа, я случайно, – пробормотал Иванов.
– А то я не видел. Конечно, случайно, – со старческой слезой сказал отец.
– Простите. Я вытру сейчас.
– Аппетит пропал… Выведи меня на балкон. А то сам не дойду, упаду.
– Сейчас, – кивнул Иванов, шуруя тряпкой по столу, вытирая разлившийся цикорий.
И подумал про себя: а кто вас обратно с балкона в комнату поведет, когда я на работу уйду? Врете, папа, сами дойдете. Неделю назад вон за шкаликом на антресоль залезли. Ничего, справились, не упали со стремянки. И со шкаликом справились, открыли. Левая рука еще плохо слушается, так вы одной правой и зубами обошлись… Черт, сдерживаться надо, больной ведь он, старый.
Устроив отца на балконе в кресле-качалке, подоткнул его со всех сторон пледом и аккуратно закрыл дверь. Проверил, легко ли открывается, не дай бог захлопнется, заперев отца на балконе. Дверь открывалась и закрывалась легко.
Иванов позавтракал, не чувствуя вкуса, как сено пожевал. Оделся, посмотрел на себя в зеркало и, тяжело вздохнув, вышел из квартиры.
Машину он прогрел заранее, но в салоне все равно было зябко. Посидел немного, подождал, пока муть на стекле истает, лобовуха прогреется. Поискал какую-нибудь волну на радио, чтобы не сильно раздражала идиотски-радостной болтовней и бодрыми песенками, не нашел, выключил. Глянув на часы, тронулся, включил автопилот и, вырулив на трассу, незряче стал смотреть вперед. Тридцать минут до работы, чтоб ее… Может, поближе к дому что найти? Найдешь, как же. Ждут тебя, не дождутся. Возрастной ценз, чтоб его.
Ничего не радовало, ничегошеньки. Серое, низкое небо. Тучи еще немного – и лягут холодными тяжелыми тушами на трассу. Чахлые, свалявшиеся в войлок кустики по обочинам, серые в сумерках, сливались на скорости в грязную ленту. В городе тоже ничего глаз не радует. Сыро, тускло, каменно, тяжко как-то все. Неужели и правда – возраст? Я ведь еще не старый. Вроде бы.
На светофоре рядом с ним остановилась новенькая, намытая до блеска легковушка. Иванов посмотрел и приосанился. Ничего так дамочка. Очень даже.
Он поправил зачем-то галстук и сделал добродушно-снисходительное лицо. Хотел улыбнуться симпатичной даме и, чем черт не шутит, может, обменяться контактами, но дамочка, глянув на него, как на пустое место, рванула вперед, едва дождавшись разрешающего сигнала светофора, да еще и нагло, по-хамски, подрезала Иванова. Он сдулся, поник и выкинул дамочку из головы. Неприятно, конечно, когда вот так, но не первый раз, скажем прямо. И, наверно, не последний.