Механические соловьи (Яна Потапчева) - страница 2

Размер шрифта

Интервал

поправляя повязку грязную на глазах,

подбредёшь к крыльцу.

а потом повернёшь назад.

Камень

Ноги врастали в каменную породу, стал позвоночник твёрдым хребтом горы. Кто из сестёр моих строил высокий город, рокотом братьев его же и сторожил. Кто собирал мерцание самоцветов, льющихся в наших жилах, из рудных нор. Таял туман на серых зубах рассвета. Мы были вечные – цепь неприступных гор. Горло моё впускало огонь и грохот, братья рычали, и сёстры рвались с земли. В небо взметался пепельный душный ворох, чтобы осесть на рваных руках моих. Реки бежали в каменной жёсткой коже, по перевалам – алый рябинный ток. До мелочей на сотни других похожая, наша легенда на следующий

шла

виток.

Братьям – деревни целые в разрушение, сёстрам – шипящих белых огней кольцо. Мне доставалась ты – неизменно прежняя, хоть на тебе было новое лицо. Я бы тебя успокоил и спел бы песню, но глотка горы умеет рычать, не петь. Наша легенда от сих и до сих размерена. Ветры ревут и бьются в грудную твердь.

Столько никак не вынести человеку, наш бесконечный рёв и гремящий бой.

Два мелких камешка молча кладу на веки, пряча тебя под грузной своей рукой.

Гортань

Я слепил соловья из красной песчаной глины.

Здравствуй, то, что когда-то было моей любимой,

Здравствуй, радость моя, исчезнувшая опора,

Пустотелая птица с отлитым из меди горлом.

Соловьиный язык опаснее острой стали.

Говори-говори, но я слушать тебя не стану —

Как жила человеком, ослушаться был не в силах,

Исполняя послушно, о чём бы ты ни просила.

Как жила человеком, неслышно ушла к другому.

Здравствуй, радость моя с отлитым из меди горлом.

Превращённая в птицу, птицей и будь отныне,

То, что звал я когда-то хрипло своей любимой.

Что я звал, то исчезло, выбилось под рукою,

Закричало от страха в белом подлунном поле.

Здравствуй, красная птица, древнее моё слово,

Так не смей говорить со мной медной гортанью снова.

Имя

Третий год как молитвой стало чужое имя,

И четвертый как не думаешь обо мне.

Остается на дне болотистом Валентина,

Остается лежать на тёплом и вязком дне.

Над её головой темнеют трава и клюква,

Проседает земля у тинистых белых ног.

В новолетье плакучая ива устало рухнет,

Пересохнет к весне синеющий ручеек.

В волосах застревают веточки и соцветья,

Застревает брусника красная в волосах.

Наступило давно уже пятое новолетье,

Валентина на дне, и брусника опять красна.

Собирая в ладони горсти густого ила,

Превратилась в застывшие топи её река.

Хорошо, что молитвой стало чужое имя.

А моё же теперь постарайся не вспоминать

Набеги

Где для набега хан созывает рать, где сарацины точат свои ножи, ты собираешься резать и убивать, жечь мой златоголовый Иерусалим. Где племена выгрызают друг другу плоть, люди готовят детей к затяжной войне, зверем ворвёшься в Трою и Вавилон и разнесёшь мой величественный Карфаген.