— Тут такой казус, Алексеич, — Сема скинул обувку и, мягко ступая по деревянным половицам босыми пятками, дотопал до лавки у окна, на которую и рухнул своим недюжинным весом, что означало: история будет долгой. — Эта Лядова, друг мой, скандальная личность, всей столице известная. Ведет себя как драгун, даром что усов не имеется. Девица — дочь вольного атамана Лядова, выросла при казармах, к оружию с детства приучена. Батенька ее нраву свирепого, но дочери всякое своевольство спускает с рук, и слышал я, что даже поощряет подобное. А откуда у нее печать канцлера, да не абы какая, а самая что ни на есть золотая, семейный круг, я знать не знаю. Вот ты и объясни мне, Алексеич, какое такое кровное родство может связывать эту девицу с великим канцлером, ведь всякому известно, что с атаманом они враги вековечные.
От неожиданности Гранин коротко рассмеялся, а потом убрал с бледного лица тяжелые пряди, разглядывая немного дикий, восточный разрез глаз, взлетающие жгуче-черные брови, тонкий нервный нос и капризные губы.
На покойную маменьку девица Лядова была похожа мало, должно быть, пошла в отцовскую породу.
Атаман Лядов, ну конечно.
Гранин уже и забыл за давностью лет эту фамилию, но хорошо помнил, как сквозь вьюгу несся всю ночь в седле, спеша доставить едва живого младенца отцу.
— Ну что, девочка, — Гранин погладил ее по волосам, — вот и свиделись.
И вернулся к ее ране, больше не тратя времени на бесполезные сантименты.
— И как же это вы знакомы? — заволновался Сема. — Я Лядову к тебе прежде ни в каком состоянии не приносил.
— А я ее на свет принял, — Гранин промывал рану, которая оказалась все же слишком глубокой, нужны будут внутренние швы, — вот этими самыми руками из материнского чрева вытащил.
— Ну ты, Алексеич, и чудо чудное, — обомлел Сема, — и молчал столько лет? Я тебе все столичные байки, как дурак, пересказываю, а ты в ответ мне дулю? И тут на тебе: дочка атамана Лядова! Ты же вроде не повитуха. Так откуда?
— Оттуда. Мне ее мать принесли едва живую, двери, черти, вышибли, — Гранин все еще не любил вспоминать ту темную ночь, из-за которой вся его благополучная жизнь и закончилась. Вместо практики известного городского лекаря осталась лишь эта лечебница-темница, куда Семен приводил или приносил богатых аристократов, отмеченных милостью великого канцлера Карла Краузе.
Больные рассказывали Гранину, что тайная лечебница канцлера окутана молвой и мифами. Попасть сюда считалось редкостной удачею, а Сема то и дело хвастался перстнями и кошельками, которые подкладывали в его карманы желающие проскочить без протекции канцлера.