На открытых пространствах, в основном вдоль старой дороги, стояли небольшие фермы на холмах: иногда со всеми постройками, иногда с одной или двумя, а иногда лишь с одинокой трубой или быстро заполняющимся погребом. Вокруг царили бурьян и кустарник, в подлеске шуршали пугливые дикие твари. На всем лежала дымка беспокойства и подавленности, налет нереальности и гротеска, словно был нарушен какой-то важный элемент перспективы или кьяроскуро. Я не удивлялся тому, что иностранцы не оставались, ведь здесь не было места для ночлега. Это было слишком похоже на пейзаж Сальватора Розы, на запретную гравюру из страшной сказки.
Но даже все это было не так плохо, как проклятая пустошь. Я понял это сразу, как только наткнулся на нее на дне просторной долины, ибо никакое другое название не могло подойти к этой вещи, как и никакая другая вещь не могла подойти к такому названию. Как будто поэт придумал это выражение, увидев именно эту местность. Должно быть, подумал я, глядя на нее, это результат пожара; но почему же на этих пяти акрах серого запустения, расстилавшегося до самого неба, как огромное пятно, изъеденное кислотой лесов и полей, никогда не вырастало ничего нового? Он лежал в основном к северу от линии древней дороги, но немного вдавался в нее с другой стороны. Я испытывал странное нежелание приближаться к нему, и в конце концов сделал это только потому, что мои дела вели меня через него и мимо него. На этом широком пространстве не было никакой растительности, только мелкая серая пыль или зола, которую, казалось, никогда не развеет ветер. Деревья рядом с ним были хилыми и чахлыми, многие мертвые стволы стояли или гнили у края. Торопливо проходя мимо, я увидел справа от себя вывалившиеся кирпичи и камни старого дымохода и погреба, зияющую черную пасть заброшенного колодца, застойные испарения которого странно играли с оттенками солнечного света. Даже длинный темный лесной подъем за окном казался желанным контрастом, и я больше не удивлялся испуганному шепоту людей из Аркхэма. Поблизости не было ни дома, ни развалин; даже в прежние времена это место, должно быть, было одиноким и отдаленным. И уже в сумерках, боясь снова пройти мимо этого зловещего места, я кружным путем вернулся в город по извилистой дороге на юг. Смутно хотелось, чтобы набежали облака, потому что в душу закралась странная робость перед бездонными небесными пустотами.
Вечером я расспрашивал стариков в Аркхэме о проклятой пустоши и о том, что означает это словосочетание "странные дни", о котором многие уклончиво упоминали. Однако никаких толковых ответов я не получил, кроме того, что вся эта тайна появилась гораздо раньше, чем я предполагал. И дело было вовсе не в старых легендах, а в том, что произошло при жизни тех, кто говорил. Это случилось в восьмидесятых годах, и какая-то семья исчезла или была убита. Точнее сказать было нельзя, и поскольку все они советовали мне не обращать внимания на безумные россказни старого Амми Пирса, я на следующее утро разыскал его, узнав, что он живет один в древнем покосившемся коттедже там, где деревья только начинают становиться очень густыми. Это было жутко древнее место, от которого исходил слабый миазматический запах, присущий домам, простоявшим слишком долго. Только настойчивым стуком я смог разбудить пожилого человека, и когда он робко зашаркал к двери, я понял, что он не рад меня видеть. Он был не так слаб, как я ожидал, но глаза его как-то странно опустились, а неопрятная одежда и седая борода производили впечатление очень потрепанного и унылого человека.