Остатки и останки, никак больше. Все, что могло умереть, давно умерло. Знания, умения и хитрые машины еще остаются и работают, но сколько их? Но даже за эти крохи кровь здесь льется реками.
– Покурил?
– Да… – бородач лежал не шевелясь, боялся потревожить размозженное тело. – Салага, ты меня убить-то сможешь быстро?
– Думаешь, что стоит?
Мужик хищно улыбнулся.
– Я же человек, не тварь какая-то…
– Ты?
В забрале вновь отразилось бледное лицо с кровью и старым шрамом.
– Вы поработали у Илецка неделю назад?
– Где?
– Два хозяйства. Картошка, капуста, много яблонь. Помнишь?
Бородач смачно отхаркнул.
– Помню. И что?
– Да то.
Штык-нож, совсем недавно так надежно лежавший в ладони бородача с хрустом вошел в его же горло. Тот задергался, замолотил ногами в грубых ездовых сапогах. Но отражения в забрале уже не было.
Ботинки с высокой шнуровкой остановились рядом с кучей бандитов, сваленных вповалку.
– Твари, кто еще хуже вас?
Со стороны двух высоких машин, ощетинившихся стволами и хищными ракетами, закричали. Команда пошла по цепи высоких фигур в броне и увешанных оружием.
– По местам!
Впереди ждала настоящая работа. Та, за которую чистильщикам и платят.
Глава первая: день, зной, охота в степи и душевная боль
«Война есть нормальное состояние человечества.
Но умирать на полях сражений должны те, кто любит войну.
Если необходимо раскачать государство, следует сделать так,
Чтобы в бойню попадали все, от мала до велика»
Из наставления
«Biblionecrum», гл. «Война».
M.A. Erynn, ph.d., Culto Nocto
Солнце стояло в зените. Трава, волнуясь под ветром, блестела своей, до конца не выгоревшей, стальной зеленью. Лишь кое-где травяное море пятнали яркие краски разнотравья. Пушистые метелки ковыля, густо торчавшего повсюду, дрожали под порывами, дующими с севера. На степь накатывала осень, но пока солнце, торчавшее ярко раскаленным гривенником на бездонном небе, жарило изо всех сил. Лохматые спины курганов еще выжигало, нещадно и яростно.
Человек в плотном кожаном костюме с защитными вставками казался чужим. Он, сидя в седле потрепанного мотоцикла-эндуро, не шевелился. Плевать хотел на раскаленный, густой воздух, маревом дрожащий перед глазами. Чернел неподвижным монументом на верхушке степного горба, покрытого проплешинами и желтыми пожухлыми пятнами. Лучи солнца бликовали на матовом забрале шлема, треснувшем в нескольких местах и лежащем на сгибе локтя. Изредка к звуку холостящего двигателя, вспугивая начавших привыкать к нему сусликов, добавлялось протяжное потрескивание.
– Как у тебя? – хрипнуло в динамике радиостанции, закрепленной на поясе.