Зная и помня всё это, я думал, что имею право сердиться и обижаться на этих людей. Негодовать и возмущаться. И понимал при этом: они умеют признавать свои ошибки.
Это понимание вселяло надежду: только поговорить – и всё разрешиться. Всё наладится. Если бы представился случай, я бежал бы один – просить за Петрика. Я бы всё объяснил. Я добился бы, чтобы они помирились.
Что касается родителей Петрика, моего дорогого друга – я негодовал всей силой своей души. Так обращаться с собственным сыном! Такова благодарность ему за его любовь, за его беспокойство за то, что он преодолел такие дали зимой, такой трудный путь. За то, что он, не щадя себя, спасал людей нескольких государств от ненасытной алчности Корков, за то, что сначала разоблачил опасного преступника, а потом покончил с ним, выручая товарища.
– Они заботятся обо мне. Они стараются защитить, – с мягким упрёком возразил мне Петрик, когда я высказал ему всё это. – Будь у меня сын, который так вот встревает в неприятности, будь у меня такие же возможности, я, наверное, действовал бы также. Не могу, конечно утверждать… Представь на их месте себя, а на моём месте – Рики.
По самому больному! Спасибо, Чудилушка. Тут даже обсуждать нечего. Я поступил бы также. Наверное.
Нет!
С Рики так поступать нельзя.
– Миче, они любят меня. И давай больше об этом не говорить.
Была ещё тема, которую Петрик отказывался поддерживать: как ему удалось отразить заклинание, произнесённое Воки. Да, имя этой вражины послужило оружием, но что послужило щитом? Ни в коем случае не владение Петриком заклятиями Великой Запретной Магии. Он, как и я, её просто не знает.
Я строил разные предположения, всё молча.
Имя волшебника?
Разве что Петрика зовут не Петрик. Но тогда меня, значит, не Миче. Моё имя было тоже произнесено подлецом Воки.
– Чудик, скажи… – начинал я, чувствуя, что мои мозги, битком набитые догадками, вот-вот взорвутся. Но он только головой качал, понимая, о чём мне спросить хочется.
Я отстал, потому что подозревал, и, как оказалось, не без оснований, что это связано с той чужой тайной, которую Петрик хранил от меня так тщательно, и которой так хотел со мной поделиться. Эта тайна! Думая о ней, я испытывал чувство вины, потому что в момент, когда нас заперли в камере, Чудилка ждал от меня чего-то, до чего я не смог додуматься, и чувство стыда – сам не знаю почему. Не знаю, почему, но ощущение было отвратительно гадким: словно я подглядывал в замочную скважину и наблюдал сцену, которую посторонним видеть не положено, и которую, к тому же, теперь вспомнить не мог. От прикосновения к чужим тайнам не жди душевного равновесия.