Что-то – может быть, ветер – прошептало ему на ухо одну необъяснимую вещь. Он нагнулся и стал ждать ползущую тварь на ее скорбном пути, не сделав ни шагу навстречу.
Его поразило то, что за нею не оставалось крови. Липкий, влажно блестевший след – подобной детали явно не хватало во всей этой отвратительной сцене. Но почему именно эта деталь беспокоила его сильнее всего? Он не забывал о ней и тогда, когда нес собаку домой, не чувствуя ничего, кроме опустошенности. А еще он опасался того, что испачкает свою одежду…
Потом ему захотелось рассмеяться: он не понимал себя, не понимал, зачем вообще делает это, но какой-то червь внутри, давно и безостановочно грызущий его червь одиночества и скуки, все-таки подтолкнул его к действию…
* * *
– Почему у тебя не было крови, сука? – в который раз спросил он у черной собаки, тупо глядя на миску с едой, опять отвергнутую искалеченной тварью.
Впрочем, теперь ее нельзя было назвать искалеченной. Она выздоровела удивительно быстро – в течение нескольких дней, и хотя ее походка навсегда осталась довольно странной, ей нельзя было отказать в определенной ловкости и силе. Пугающей силе.
– Почему ты ничего не ешь, сука? – задал он свой второй вопрос.
Собака прожила у него без малого месяц, но еще ни разу не ела. Он жил один и точно знал, что только он сам может кормить ее. Но из его рук она ничего не брала. Чем же, в таком случае, она питалась?..
* * *
Когда собака подросла, он стал выпускать ее на ночь и порой по утрам находил на ее морде следы крови, волос или шерсти. Ему не хотелось думать, что это останки крыс. Однако чем же еще это могло быть? Ведь он жил в самом центре большого города…
В такие дни он не мог заставить себя опустить ладонь на голову собаки, но и в другое время это не вызывало у него каких-либо приятных чувств или ощущений. Например, благодарности. Или – смешно сказать – тепла. Шерсть у собаки всегда была дьявольски холодной.
* * *
Он любил ее и ненавидел. Он ходил по тонкому льду между двумя полюсами, иногда почти приближаясь к одному из них, но никогда не достигая его; поэтому его любовь никогда не бывала чистой, а ненависть никогда не позволяла полностью забыться.
Но его страх нарастал и претендовал на то, чтобы стать третьим действующим лицом в пьесе для двоих – одинокого человека и искалеченной собаки, затерянных в самом сердце города с двухмиллионным населением.
* * *
Конечно, он пытался найти логическое объяснение всем странностям, связанным с черной собакой, но потом пренебрег этим. Такое занятие было заведомо безнадежным и неблагодарным. В конце концов, чего он мог требовать от нее? Привязанности и верности, которых никогда не требовал от женщин? А как насчет любви? Это было бы слишком. Он содрогнулся от отвращения к себе.