ПРОЛОГ
Больно и холодно.
Запах влажного асфальта.
Откуда мне знать, как пахнет влажный асфальт?..
Пальцы сводит судорогой от боли, они безотчетно скребут по чему-то твердому и мокрому, колючие крошки попадают под ногти, застревают там.
Ах да, асфальт…
Больно...
Больно и темно, сил открыть глаза нет. В сжатых теперь кулаках талая вода. Снег?
«Яблочный снег!» — эта мысль первая ясная и невероятно громкая. Она оглушает, набатом грохочет в голове.
«Яблочный снег...»
«Яблочный снег».
«Яблочный снег!»
— Да очнись же ты! — Голос рядом принадлежит кому-то злому. — Очнись, хватит барахтаться!
Я — барахтаюсь? И правда... Значит, я... тону?
Но воды мало, она не смыкается волнами над головой, только расплывается подо мной, пропитывая одежду. Талый снег?
Та часть сознания, которая из последних сил еще пытается соображать, основываясь на ощущениях, приходит к логичному выводу: я лежу на земле, на мокром снегу, который к тому же тает под моими ладонями... и лицом. Я лежу лицом в снегу!
Сил хватает только на то, чтобы перевернуться. В легкие пробивается свежий воздух, меня сотрясает кашель.
«Яблочный снег», — эта фраза продолжает звучать в голове, словно это что-то по-настоящему важное.
«Яблочный снег!»
— Хватит! — уже орет надо мной злой голос. Его обладатель где-то близко, очень близко, но не касается, не пытается помочь, только требует: — Да очнись же! Вставай! Ты же замерзнешь тут к чертовой матери!
Мать… Мама — точно! Мы любили вместе готовить «Яблочный снег», когда я была маленькой...
— Вставай! Встань, кому говорят!..
— Помо... ги... — шепчу непослушными губами. Теперь я лежу на спине, раскинув в стороны руки, но ни подняться, ни даже открыть глаза не могу. — Помо... — Закашливаюсь, не договариваю.
— Да ка-а-ак?! — отчего-то еще сильнее злится этот кто-то.
Слышится скрип снега и шуршание гнилой листвы. Кто-то топает так, что мне кажется, трясется земля, я точно трясусь. И дышит — да. Громко, надсадно.
Хочу открыть глаза, но не могу. А в следующее мгновение моего лица касаются влажный холодный нос и горячий язык.
— Собачка, собачка, молодец! — радуется злой, который больше не злой. — Давай, собачка, давай, зови помощь!
И мне хочется зажать уши руками, потому что «собачка» начинает лаять громким утробным басом. Но руки не слушаются, не поднимаются.
Женский голос, затем мужской — другой, не тот, который уговаривал собаку помочь. Треск веток под ботинками, плеск луж, снова лай...
— Эй, ты, слышишь меня? Держись, не смей умирать! — кричит тот первый злой-не-злой мне прямо в ухо.
Но я больше не могу держаться, мир меркнет, звуки доносятся как сквозь толщу воды.
