Где-то за окнами начинался новый день. Или уже заканчивался – я не сразу понял.
Я проснулся, как и последние два года, не по будильнику и не от звука – а просто потому, что лежать с закрытыми глазами дальше было уже невозможно. Не после алкоголя – я в принципе не употреблял, и по-своему был даже «здоров». Просто… пустой.
Без боли, без тревоги. Как будто организм просто перестал интересоваться происходящим.
Голова не кружилась, тело не ныло. Но всё вокруг казалось смазанным, как кадр на старой киноплёнке, где лента перегорела, но никто не выключил проектор.
«Где я?» – подумал я, глядя в потолок.
Ответ: дома. Комната. Кровать. Тело – моё.
Комната была… зелёной. Не как весна – как старая электролампа. Стены – чуть отдают болотным, но без насыщенности. Словно кто-то попытался стереть цвет с фото, но не до конца. Свет не пробивался через шторы – там будто и не было дня.
Тускло светящаяся напольная лампа у дивана излучала холодный белый свет. Этот свет только усиливал ощущение неестественности – как будто я жил внутри старого экрана, где всё уже выцвело, но ещё не выключилось. Всё выглядело стерильно и отстранённо. Ни теплоты, ни холода. Просто приглушённая зелень, в которой не было жизни – только эхо того, что здесь кто-то когда-то жил. Даже простыни на кровати казались выцветшими до оттенка “забытое растение на подоконнике”.
На стене висела картина – Джокер. Тот самый, Артур Флек. Он спускался по лестнице в темно-красном костюме, с жёлтым жилетом под пиджаком. Зеленые, будто ядовитые, волосы развевались, как искры от короткого замыкания в гримёрке ада. Вокруг – атмосферный хаос: мазки, похожие на капли крови, фон – как после пожара.
Лицо крупным планом занимало почти треть холста – белое, вымученное, с размазанной красной улыбкой, и взгляд… не сумасшедшего, нет. Взгляд человека, который больше не боится сойти с ума. Он будто смотрел в мою сторону. Или сквозь.
Я долго хотел эту картину. Месяцами «канючил» у матери, чтобы она мне ее нарисовала, пока она не сдалась под напором моих просьб, хотя я крайне редко вообще прошу кого-то о чем-то. Но, к сожалению, божественной искрой писать на холсте я не был одарен, ну или пока не был. Она подарила её мне на день рождения. Наверное, не понимая до конца, почему я так упёрся. А я сам толком не знал. Просто что-то в этом образе отзывалось – как будто где-то глубоко во мне жил тот же смех, на грани.
Она месяцами висела на стене. Я видел её каждый день – краем глаза, как обойный шум. Но именно сегодня мне вдруг захотелось её снять. Взять в руки. Рассмотреть в деталях. Она была в дешёвой белой рамке под стеклом. Я едва успел взять её, как она развалилась у меня в руках. В одно мгновение. Стекло скользнуло, ударилось об пол и треснуло. Рамка рассыпалась, словно устала притворяться целой. Полотно осталось в пальцах – без оправы, без защиты. Настоящее.
