«О нет! Опять!» — расширились синие глаза Сони. Она схватилась за голову, нервно теребя заколку в длинных русых волосах.
— Прекрасная София, зачем же снова вы молчите? Ведь когда обещают золотые горы, надо говорить либо «да», либо «да, конечно!» — отчетливо вырисовывалось на чистом альбомном листе, лежащем перед ней.
В тот день город плавился от июльской жары, над Москвой висел легкий смог от сотен машин. Солнце раскаляло асфальт, просвечивало через листья деревьев. Завесой ему не служили даже опущенные занавески, закрывавшие окно небольшой девичьей комнаты. Софья Воронцова не любила часы до полудня, когда яркие навязчивые лучи светили прямо в глаза, мешая читать или рисовать. Но ныне не это заставляло нервно кусать карандаш и заодно небольшие губы.
Настали школьные каникулы, поэтому шестнадцатилетняя девочка собиралась посвятить день рисованию. Получалось у нее не слишком профессионально, но фантазией владели далекие миры. Часто она выписывала филигранными штрихами неведомую башню посреди леса. Но с возрастом пейзажи становились все более мрачными. Почему-то рощи и дубравы сменились пустыней из камней. Не оставалось ярких красок, только тусклые карандашные линии.
Родители списывали все на подростковую депрессию. Да и сама Софья не считала смену настроения в картинах чем-то необычным. Она была замкнутой. Ее тяготил двадцать первый век, наполненный слишком быстрой сменой событий. Она же точно затерялась во времени, ошиблась эпохой, самим образом мыслей. Даже в ее гимназии слушать исключительно классическую музыку и читать в шестнадцать лет творчество Сартра и Фромма казалось чем-то ненормальным, за что она и прослыла странной, слишком «заумной».
Из друзей — всего две-три такие же чудачки, которые любили читать и не ходили по дискотекам. Скромная и осторожная, как барышня из девятнадцатого столетия, спокойная и рассудительная, она не нажила врагов. Но среди людей нередко чувствовала себя невидимкой, отдыхая душой только в кругу семьи. Остальные люди, сверстники, почти не донимали, поэтому устраивало и одиночество. Ни друзей, ни врагов.
Но вот снова на чистом листе проступили письмена. Кому могло прийти в голову разыграть ее? Кто мог оказаться в ее комнате без ведома домашних? Никто!
Странные послания начали появляться в конце мая, однажды вечером, когда закат играл оранжевыми переливами. Первая запись, возникшая в альбоме, гласила: «Я — янтарный льор-чародей Раджед Икцинтус. Согласна ли ты стать моей королевой, прекрасная София?»
Она решила, что это и правда чья-то шутка. Даже ответила с иронией: «Нет, господин льор. Мне и дома хорошо».