Воздух в зале суда застыл, тяжёлый и спертый, пропитанный запахом старого дерева, пыли и чего-то неотвратимого. Слова судьи обрушились на неё не как звук, а как физический удар в солнечное сплетение.
– Вы приговорены к смертной казни за совершённые вами преступления. Приговор будет приведён в исполнение завтра в двенадцать часов дня.
«Завтра… Двенадцать…» Эти слова засели в сознании, как заноза, тупо пульсируя. Время сжалось до размеров мышеловки. Весь огромный мрачный зал с высокими потолками, украшенными лепниной, покрытой многовековой копотью, поплыл перед глазами, расплываясь в серых пятнах. Лица присяжных, прокурора, адвоката – всё превратилось в безликие маски, лишённые смысла. Единственное, что оставалось реальным, – ледяная тяжесть наручников на запястьях, впивающихся в кожу.
И тогда сквозь оглушающую пустоту прорвался вихрь мыслей, острых и беспощадных: «Как… Как всё дошло до этого? Где был тот поворот, та роковая ступенька, с которой я сорвалась в эту пропасть?» Обрывки воспоминаний проносились в голове: смех, свет, чья-то рука в её руке… И тут же: «Почему ОН?! Почему ОН мне не помог?» Он же мог… Он обещал…» Мысль об этом «ОН» вонзилась в неё острее ножа, смешав горечь предательства с последней, отчаянной искрой надежды, которая тут же угасла. «Но уже поздно… Всё кончено. Завтра. В полдень». Осознание этой простой, чудовищной истины накрыло её с головой, как ледяная волна, выжигая все чувства, кроме всепоглощающего, парализующего ужаса.
Движение рядом. Крупные грубые руки в форменных манжетах схватили её под локти, резко, без тени сомнения или жалости. Прикосновение было чужим, неумолимым, как прикосновение самой Смерти. Её беспомощно подняли со скамьи подсудимых, на которой она, кажется, оставила последние крупицы тепла и жизни. Ноги, ватные, не слушающиеся, едва волочились по холодному каменному полу, отполированному до блеска тысячами таких же потерянных шагов.
Она не сопротивлялась. Какая разница? Её взгляд, остекленевший, устремлённый в никуда, скользнул по высоким зарешеченным окнам, за которыми бурлила обычная жизнь: крики уличных торговцев, гудки машин, кусочек голубого неба, такой бесконечно далёкий. Этот мир больше не принадлежал ей. Её мир сжался до размеров камеры смертников и безжалостного циферблата, отсчитывающего последние часы.
Стук тяжёлых сапог конвоиров эхом отдавался под сводами коридора, уводя её прочь от света, прочь от жизни, в глухую, окончательную тишину ожидания. Наручники звенели при каждом шаге – жалобный металлический звон, похожий на погребальный колокольчик.
