Ярл Растенгерк, как и я, провожал беспомощным взглядом рыдающую принцессу Вики. Мириам ушла следом и с силой захлопнула за собой дверь, король со страдальческим лицом смотрел вслед дочери. Я попятился, чувствуя себя лишним, со скрипом царапнул шипами на голове и гребнем шеи верх слишком узкого для меня дверного проема.
Как только оказался вне зала, жаркое солнце принялось с жарким сочувствием прогревать костяные плиты по всей спине. Шипы по хребту красиво заискрились, приятный жар во всем теле начал вытеснять горечь и неприятное чувство, что незаслуженно обидел двух чистых замечательных девушек. Лапы поспешно изготовились метнуть грузное тело вверх, а там по воздуху мощно ударят жилистые перепончатые крылья и швырнут меня еще выше, пока внизу облачное поле не покажется заснеженной равниной. Я сделал все, что мог, кто умеет лучше – пусть делает… И пусть ухитрится сделать меньше ошибок, если такой умный.
Голос ярла прозвучал сбоку, как жужжание комара, на которого можно не обращать внимание:
– Господин дракон…
Я проревел нетерпеливо:
– Что еще?
– Я не хотел бы, – произнес Растенгерк, – выглядеть обманщиком.
Он опустил взгляд, коричневое от загара лицо дрогнуло, и хотя солнечные лучи бьют с такой силой, что глазам больно, Растенгерк помрачнел, словно на него пала густая тень от грозовой тучи с дождем и градом.
– Вы были правы, – проговорил он, стараясь не отводить полные стыда глаза, – насчет моего положения в племени…
– Еще бы, – прорычал я. – Конечно, я прав всегда. Кроме тех случаев, когда не прав. И что там в племени?
– За эти десять лет, – сказал он, – власть перешла к моему брату, но он погиб, затем к младшему, нас трое, однако вожди сумели его сместить… Ассиры – это не племя, а союз, и хотя мы всегда выступаем, как одно целое, голос племенных вождей звучит громко и значит для нас много.
Я ощутил сильнейшее желание сесть на землю и почесать, как собака, задней левой за правым ухом. Десяток воинов рассыпались по краям площади, челядь то и дело выглядывает из окон и дверей испуганно, как суслики из норок. Все стараются держаться подальше, дракон есть дракон, кто знает, что у него на уме, вдруг укусит. Растенгерк серьезен и бледен, как покойник, но выпрямляет спину и старается не показать, как сильно нуждается во мне, гордость не позволяет, совсем не умеет врать здешний народ. Я могу и с охотой бы научил, врать – это признак цивилизованности, но некогда, некогда.
– Это меняет многое… – пробормотал я. – Но, надеюсь, не помешает вашему браку?
Он медленно опустил голову.
