Звон лат и кяфизов.
Ты засыпаешь под этот звон и просыпаешься вместе с ним. Латы и кяфизы звучат даже во сне. Там, во сне, кажется, еще стоит Вторая Башня.
Клембог дернул рукой.
Держись, Арнготен! Ты же Жаркий тиль, а я – Мрачный гауф. Вот пальцы мои…
– Кеюм, – вдруг позвали его по имени.
Клембог открыл глаза.
– Что?
Черный каменный потолок. И давно покинутая паутина в углу над головой. В шаге от лежанки застыл изваянием старый Ольбрум.
– Северное крыло.
Не голос, а пересыпание камешков.
Клембог рывком сел. Кяфизы тут как тут – застучали о панцирь. Семь штук на длинных цепочках.
– Пошли.
Он вышел из кельи в зал.
Здесь было светло – всюду горели свечи. Десяток воинов, завернувшись в богатые одеяла, поднятые с нижних ярусов, спал у стены. Еще десяток дремал за столом. Дети сидели на лавках у забранных ставнями окон, смотрели в дырочки. Женщины бродили тенями – с водой, хлебом, чистой тканью, окровавленными тряпками.
Чувствовался крепкий аззат места – пока Клембог пересекал зал к двери на лестницу, шаги его сами собой налились упругой силой, плечи расправились, из глаз ненадолго, но ушла угрюмая тяжесть.
Ольбрум шаркал позади, тоже – звяк-звяк – звякал кяфизами. Их у него было на один меньше – шесть.
Под аркой короткой площадки сидел на бочке Худой Скаун. Завидев Клембога, он легко соскочил, поправил меч на боку.
– Эрье гауф, можно с вами?
– Можно, – коротко ответил Клембог.
Они спустились на два уровня ниже.
Ветер трепал огонь факелов на стенах. Косматые тени плясали по фрескам, на которых сражались и пировали предки.
Нифель еще не переползла Хребет Йоттифа. А может и не было ее тогда вовсе. Конец мира был далеко. Аззаты непоколебимы, кяфизы сильны, Башни стоят. Три, четыре, пять Башен. Бей соседей и празднуй!
Родись Клембог на триста-четыреста лет раньше, глядишь, и сам красовался бы на стене, в росписи рядом с Сарадилом Беспощадным и Тойвенсом Верным. То ли за столом, то ли головой на блюде.
Узкая галерея вывела к оружейной. За сколоченными из досок и лавок щитами здесь прятались четверо. Увидели Клембога, вытянулись, схватились за копья. Один, обрюзгший, небритый, в стеганой куртке, с одним кяфизом не на цепочке даже, на веревке, ногой подвинул за ящик глиняную бутыль. Знал, что бесполезно прятать, но все же попытался.
– Имя? – спросил гауф, уставив на него красные с недосыпа глаза.
Воин побледнел.
– Йонаван Пиб, эрье. Я вовсе не…
– Заткнись.
Клембог протянул руку в боевой перчатке. Бутыль была вложена в нее, будто зараженная нифелью. И тут же, плеснув вином, грянула о камни.
