ПРОЛОГ
Над рекой стоял зеленый туман. Солнце садилось, растекаясь по воде малиновым свечением. От земли шел пар. Густые заросли шиповника на берегу покрылись нежной весенней листвой.
– Дышит земля. Запах какой… Чувствуешь?
Артур согласно кивнул. Вечерний воздух был полон горьким ароматом первоцвета и сырой травы. С реки тянуло прохладой. Иван зябко поежился.
– Выпьем?
– Давай.
Водку закусывали солеными огурчиками, салом, печеной картошкой. Крупно нарезанная домашняя колбаса пахла дымом и чесноком, напоминая Артуру студенческие походы с палатками, гитарами и беззаботностью юности.
Кроме неподъемных рюкзаков они таскали с собой этюдники, краски, кисти. «Ловили настроение», необыкновенную, дикую красоту выветренных скал, ярких пятен листвы, цветов.
С тех пор, чувствуя тяжесть застоя, когда кисть становилась неповоротливой, а краски ложились трудно и нерадостно, Артур надолго уезжал куда-нибудь в тихое место, в лес или на реку. Ему хотелось покоя. Свободного и легкого дыхания, приятной лени. Умиротворения. Согласия с самим собой и с чем-то непонятным в себе. Он искал новых ощущений, оттенков и переживаний, новых мотивов, зыбких, как речной туман, как полет вечернего облачка на горизонте…
Иван смотрел на реку. Сегодня он был странно молчалив. Вообще-то дядя Ваня любит поговорить, да только никто ему давно не верит. Кроме Артура. Дед Илья, старый лесник, у которого привык останавливаться художник, не перестает удивляться, как это городской, «по всему видать ученый и приличный человек», может часами слушать ахинею, которую дядя Ваня выдает безостановочно и с неиссякаемым энтузиазмом. Однако столичный художник Ивана не обрывал, не смеялся над ним и всегда внимательно слушал.
– Дядя Ваня, о чем ты сейчас думаешь? – Артуру стало интересно, отчего это старик вдруг замолчал. – Где ты пропадал вчера? Я с тобой побеседовать хотел, на ночь глядя. Звал, искал… а ты как сквозь землю провалился.
Иван весь сжался и как будто оцепенел. Наконец, все же решив, что Артур ему зла не причинит, тихо прошептал:
– Клад я ищу.
Глаза художника загорелись. Или это солнце, напоследок, полыхнуло в них багровым отблеском?
– Ты не гляди мне в душу! – рассердился дядя Ваня.
– Да я и не гляжу вовсе. А потом, разве в душу можно заглянуть? Это же непроницаемый омут зеленый… Как думаешь?
Старик оглянулся, будто в поисках кого-то невидимого, кто может подслушать их тайный разговор, заерзал беспокойно. Его одолела досада, что не может удержать «это» в себе. Эх, сколько раз он давал себе слово никому ничего не рассказывать! Но Артур – дело особое. Артур всегда слушал его, не смеялся и не называл «пришибленным старикашкой», как другие.
