Нам по четыре года, мы с Аленкой бросаем карбид в лужу. Вернее, она бросает, а я сижу рядом и просто смотрю.
Пшшшш!
С треском разламываются белые пористые кусочки, солнце играет бликами на поверхности огромной зеленоватой лужи. Сыро и душно. Всю прошлую неделю город поливали июньские грозы, а сейчас его наконец-то начало прогревать жарким солнышком.
Бульк! Пшшшшшш!
Аленка тогда весело рассмеялась и отпрыгнула назад, огромный кусок карбида шипел и пенился так, что мог забрызгать ее новый джинсовый комбинезончик. Кабы родители не заругали. Девчонка поскользнулась на мокром и грохнулась прямо на бутылочные осколки, такие же зеленые как и лужа.
Кровь.
Левая нога порезана чуть ниже колена. Она еще не плачет, но вот уже закричала.
Я присела рядом на корточки.
– Посиди здесь. – Шепнула ей. – Сейчас позову родителей.
Она вытирает глаза, внимательно смотрит на меня и кажется понимает что я говорю.
Бегу со всех ног. Три квартала от заброшки, рядом с которой мы играли. Много лет назад там стоял дом номер пятьдесят шесть.
Я знаю где живет Аленка, ее маму зовут тетя Света, а папы у нее нет. Зато есть бабушка Нинель Петровна, она-то как раз сейчас дома.
Подбегаю к желтой двухэтажке, во дворе пахнет жареными котлетами и кошачьей мочой.
Прячусь за угол (это такая игра) и кричу.
– Нинель Петровна! Нинель Петровна! Аленка ногу поранила!
Чувствую, как завибрировала тревогой их квартира, бабушка собирается, охает, сует распухшие к полудню ноги в стоптанные тапочки, по плотнее запахивает халат и бегом спускается по лестнице.
Я вижу, воздух пульсирует жизнью, кажется, она меня услышала. Взрослые редко видят нас, хранителей. Таких как я называют воображаемыми друзьями, домовыми или духами дворов-колодцев.
– Нинель Петровна, пойдемте скорей! – Зову старушку, выкликивая из-за угла.
– Аленка, Аленушка… – Причитает она на бегу.
– Идемте скорей! – Отражаю эхом собственный голос
Подбегаю к Аленке, для надежности принимая облик большой белой волчицы. Дети говорят «собачка», а взрослые если и видят что-то, то стараются не замечать.
Сегодня бабушка отведет внучку домой, а ночью им обеим приснится кошмар.
Я не специально.
Дело в том, что иногда они начинают нас видеть.
И если наяву мы представляемся грезами, пятнами света, солнечными зайчиками, реже тенями на асфальте, то во снах мы приходим в своем темном обличьи.
А как вы думали?
Я, например – седая волчица.
Аленка до конца своих дней будет видеть во сне плохо освещенные улицы, заброшки, мою белую спину, мелькающую между вырастающих из ниоткуда зданий и тонкие капилляры жизни, пронизывающие весь город.
