— Как мне это понимать? — аж подскочила я, от возмущения чуть не закричав. — Феликс — мой муж! Что значит, вернуть его тебе назад?!
Передо мной сидела Тара — сияющая вся такая, в шелках, с прической. Она держала веер так, будто собиралась не просто обмахиваться, а изящно заколоть меня им в сердце и при этом ещё остаться леди.
— Дорогая Мика, — протянула она с улыбкой кошечки, которая собирается сожрать канарейку, — надо было вам читать мелкий шрифт.
— Какой ещё мелкий шрифт? — возмутилась я, чувствуя, что сейчас лопну громче, чем котел на городской кухне в прошлый четверг, когда повар решил «немножко добавить перцу». — Я видела только жирные буквы: «Феликс — теперь ваш».
— Ах, — она прикрыла губы пальчиком, изобразив невинность, которая на ней смотрелась так же нелепо, как белый передник на ведьме-некромантке. — Но ведь внизу, на обратной стороне, там же было прописано условие: если в течение года я передумаю, то имею право попытаться вернуть некорианца.
— «Попытаться»? — я прищурилась. — Ключевое слово. Попытаться. А вдруг он меня любит? А вдруг у нас тут семейная идиллия, трогательная и душещипательная, и вообще мы с ним как пара носков: потеряешь один — второй уже не имеет смысла?
— Любовь — это прекрасно, — промурлыкала Тара, так сладко, что у меня заболели зубы. — Но закон — это закон. Договор даёт мне ровно семь дней. Семь часов. Один час в день. Первые три — под вашим... кхм... официальным надзором. А остальные четыре — наедине. Если за это время Феликс решит вернуться ко мне — увы, дорогая, вы будете вынуждены смириться.
Я закашлялась. От смеха. Потому что иначе я бы уже орала.
— То есть я правильно поняла? — уточнила я, поправив волосы и попутно на всякий случай оглядываясь, чтобы убедиться, что Феликс не подслушивает. Мало ли, вдруг ему скучно, и он решит развлечься, пока делят его судьбу? — Вы хотите семь свиданий с моим мужем, официально зафиксированных в графике?
— Ну зачем так грубо, — она вскинула бровки. — Всего лишь семь встреч. Разговоры. Прогулки. Обмен впечатлениями. Я дам ему понять, что со мной было легче, веселее и уютнее.
— Уютнее? — тут уже не выдержала я. — Женщина, у меня в кладовке тринадцать сортов мыла, рассортированных по запаху и сезону! У меня кухня блестит так, что санитарная комиссия аплодировала бы стоя. Феликс готовит так, что соседи молятся, чтобы у них хотя бы запах из окна уловить. А вы мне про «уют»?
— Но ведь я дала ему свободу, — невозмутимо заметила она. — Сначала после сделки я чувствовала лёгкость. А потом, — тут она сложила ладошки у груди, изображая душевную тоску, — Мне стало его не хватать. Я скучала.
