Над нашим посёлком сгустились фиолетовые тучи. Красное яблоко спряталось, быстро стемнело. Воздух наполнился горьковатым запахом дыма. Туман сгустился, и это означало, что мы должны как можно быстрее оказаться в избе, пока пурпурная дымка не заполнила улицы.
Сестра и я босиком бежали по узенькой, заросшей мягким клевером, тропинке к дому. На поле с диким луком, откуда мы возвращались насквозь промокшие от крупных капель заставшего нас врасплох дождя, виднелись пушистые лиловые шапки. Где-то вдали мычали коровы. Русые косы бегущей передо мной шестнадцатилетней сестры Лики хлестали её хрупкие плечи, а я сердилась, что мы снова опоздали.
– Лика! Давай скорее!
– Чего? Не слышу…
– Говорю, давай скорее! – ворчала я. – Если не успеем, мама рассердится.
– Да не могу я быстро, ноги устали, – Лика с детства хромала.
– Вот поймает нас летунец, будешь знать…
– Не поймает! Он детей боится!
– Какие ж из нас дети? Мы два года как девки на выданье. Были б в нашей деревне мужики, нас давно бы спровадили.
– Тебе б всё о мужиках говорить. Тьфу, бесстыдница.
Хоть и храбрилась сестра, мы обе знали, сиреневая муть хорошего не предвещает: нужно быть дома или хотя бы спрятаться там, куда не сможет проникнуть туман.
В посёлке, где мы жили с мамой и Ликой, становилось опасно. Мужиков у нас тут не наблюдалось. Помню лишь своего отца. Женщины, что приходили из других селений, приводили с собою своих детей, несли кое-какие пожитки, с разрешения ведуньи Велеславы заселялись в опустевшие полуразрушенные дома, обустраивались, а по ночам горько о чём-то плакали.
Лика меня сбила с толку. Сегодня она решила подслушать, о чем новая пришлая, наша соседка через три дома, уже две недели рыдает у окна. Потащила меня с собой. Мы так заслушались, что забыли про время, про фиолетовый туман, в котором яркими вспышками, если верить словам матери, летают огненные шары и убивают людей.
– Фух, успели, – Лика протянула мне ветошь, – оботрись: вспотела.
– Мамы еще нет, – я встревожилась.
Но вскоре почувствовала родной запах: родительница гнала корову из стада домой, слышался аромат молока.
– Быстро ноги мыть и в постель! Видела я вас, окаянные. Никаких отныне гуляний допоздна, повадились, ишь, – несмотря на то, что мать сердилась, её тонкий голос вселял уверенность и спокойствие.
Мама растила нас одна. Отец умер, когда мне исполнилось пять, а Лике – три. Я часто слышала, как мама плакала по нему: её лицо распухало, становилось влажным, морщины на лбу – глубокими. Она его до смерти любила.
– На кого ж ты меня покинул, Миколушка… Как же я девок-то одна подниму…
